Воровские гонки
Шрифт:
– Деньги!
– обрадовался Топор.
– Денежки! Миленькие мои!
– взасос поцеловал он теплый брикет.
Он разгрыз угол, сжал жесткий вонючий полиэтилен зубами и рванул
от себя пакет. На пол белым новогодним конфетти сыпанули таблетки.
– У-у, - не разжимая зубов, самому себе сказал Топор и ничего не
понял.
Пришлось выплюнуть невкусный полиэтилен.
– Ур-род!
– опять отругал он банкира.
– Инвалид он, что ли? Зачем ему столько таблеток?
Сев на корточки, он поднял одну из них с пола, понюхал, но ничего не ощутил. Таблетка
Он куснул ее и тут же ослеп от яркого света.
– На пол!
– рявкнул свет, плитой навалился на плечи и затылок Топора, припечатал его щекой на колючие таблетки и стал бесцеремонно закручивать руки за спину.
– Тьфу-у... У-у... Пу-усти, - вбок прохрипел, еле отплевавшись, Топор.
– Ты это... того...
– Ну что?
– спросил свет.
– Оружия нет. Если не считать перочинный нож, - ответил ему тот же свет, но уже другим, более грубым голосом.
На запястьях щелкнули наручники. Этот мерзкий звук Топор знал наизусть. Он разок, на всякий случай, дернулся, но разве можно спастись от света, если он навалился на тебя со всей силой.
– Переверните его, - потребовал свет.
Топора рванули вверх и развернули лицом к загорелому капитану милиции. У него были красные, будто сигнальные лампочки, глаза, и ощущение, что Топора свалил все-таки свет, а не этот капитан, стало еще сильнее. Глаза были слишком усталыми. Им не хватало силы.
– Фамилия, имя, отчество, место жительства?
– безразличным голосом произнес капитан.
– Ты это... того, - ответил Топор.
За спиной капитана дыбились четверо омоновцев в засаленных бронежилетах. Еще двое стояли у окна, изучая его плотницкую работу.
Из-за серой стены омоновских грудей выполз седой мужичок в дурацкой полосатой пижаме а-ля пятидесятые годы, привстал на цыпочки и шепотом проскороговорил на ухо капитану:
– Ворюга! Точно - ворюга! Я сплю плохо. Вышел на балкон покурить. Я, знаете, "Приму" люблю. Сейчас, конечно, "Прима" не та. Обман один, а не "Прима". Но у меня еще есть запас со времен Горбачева. Не желаете?
– Что?-обернулся капитан.
– Я, говорю, канат заметил. И вроде как шебуршится кто надо мной. А я точно знаю, что сосед сверху в отъезде. Он вообще-то парень нехороший, не наш, не местный. С жильцами не здоровается, по ночам шумит, девок водит. Знаете, когда у тебя над головой стучат и стонут, мало приятного...
– Кто стонет?
– не понял капитан.
– Ну, я же говорил, он девок водит...
– Так какая у тебя фамилия?
– забыв о дедушке-стукаче обратился он к Топору.
Квадратный омоновец, собиравший с пола таблетки, оттер дедка от капитана и прохрипел командиру на ухо:
– Экстези. Наркота.
– Неужели это хаза курьера?
– напрягся капитан.
– Похоже. А кривоносый, наверно, обычный наркоша. Знал, что здесь распространитель живет. А у самого, видно, ломка... Да вы на его губы посмотрите, товарищ капитан! Все в порошке. Он таблетки лопал...
– Ничего я не лопал!
– огрызнулся Топор.
К лицу капитана всплыла
– Где надыбал?!
– удивился капитан.
– В шкафу. Под тряпками... Помните физиономию?
– Вот гад!.. Значит, он здесь обретается! Мы его полгода ищем, а он тут спокойненько обретается.
– Дед говорит, он в отъезде.
– Да слышал я!
Топор мрачно смотрел на омоновцев, копающихся во второй сумке и
жалел себя. Ничего у него толком в жизни не получалось. Если бы не
Жанетка, он бы и тех денег, в Москве, ни копейки не заработал. Вот
не шли к нему деньги - и все. Может, просто рановато по возрасту.
Как там говорят? В двадцать лет удачи нет и не будет, в тридцать лет ума нет и не будет, в сорок лет денег нет и не будет.
Чуть позже Топор вспомнил, что в русский дартс он все-таки кое-что подрабатывал, и ощущение собственной ущербности стало чуть слабее. Горьким глотком слюны Топор сглотнул только сейчас пришедшее к нему напоминание, что он - именинник. Ему исполнилось двадцать семь. Про ум еще, вроде, спрашивать рано. Про удачу поздно.
Дни рождения начинаются на рассвете. У Топора были, скорее, сутки рождения. Настенные кварцевые часы с неврастенично дергающейся секундной стрелкой отсчитывали четвертый час ночи. День рождения еще не начался, но сутки уже давно шли. И это ощущение приближающегося рассвета, приближающегося дня рождения бросило Топора сквозь стену из омоновских бронежилетов.
Плечом он пробил ее, вылетел в узкий коридор, боднул в грудь пришедшего по вызову в квартиру участкового, щупленького узколицего лейтенантика, и загрохотал пудовыми кроссовками по ступеням... Он не видел, как вылетел на балкон капитан и закричал курящим у автобуса двум омоновцам:
– Ловите его на входе!
Он слышал только грохот подошв преследователей, раскалывающий дом надвое. Топору чудилось, что он оторвался от врагов. Он не подумал о том, что омоновцы на чем-то же приехали.
– Ха-а!
– по отмашке сослуживца врезал омоновец дверью по лицу Топора, когда он пытался выпрыгнуть из подъезда.
Серый, тронутый робким рассветом, воздух Приморска качнулся в таких же серых глазах Топора и вдруг рухнул под натиском тьмы. Если в квартире его привалил свет, то теперь - чернота.
– Готов?
– заботливо склонился над ним омоновец.
– В отключке, - ответил другой, задрал голову и прокричал со счастьем в голосе: - Мы его задержали, та-ащ капитан!
_
Глава двадцать третья
ГВОЗДЬ НОМЕРА
Просидеть на корточках час может только зек. Или бывший зек. Топор просидел с пяти до девяти утра.
В душной вонючей камере вместе с ним находились еще три парня.
Двое спали прямо на цементном полу, а третий, беспрерывно озираясь, все время что-то выцарапывал на стене. Когда радиоприемник с улицы, еле-еле слышимый через зарешеченное окошко, прошипел о наступлении девяти часов на просторах Приморска, Топор потребовал от писателя: