Воспарить к небесам
Шрифт:
— Предполагаю, это твой способ сказать мне, что хотя ты, наконец, успокоилась и взяла себя в руки, ты не хочешь прилагать совместных усилий по воспитанию наших детей.
Как он мог вынести подобное заключение из того, что я сказала?
— Я что говорю не по-английски? — спросила я.
— Иди нахрен, Амелия, — отрезал он и отключился.
Боже, ну и мудак.
Я уставилась на телефон, понимая, что у Конрада с Мартиной не все в порядке.
Мне было на это наплевать.
Я беспокоилась о детях.
Дерьмо.
*****
Позже тем же утром
— Привет, — поздоровалась я.
Я была удивлена, что она здесь. Рут по-прежнему оставалась волонтером, но время от времени, в основном потому, что мои три дня в неделю, три часа в день превратились в четыре дня в неделю, четыре-пять часов в день, и так как я часто там бывала, Дэла не нуждалась в другом волонтере.
Помощь нам нужна была всегда, так что Рут заполняла пробелы то тут, то там, но не постоянно.
— Привет, Амелия, — ответила она.
— Рада тебя видеть, — сказала я, снимая пиджак.
— И я тоже, — ответила она. — Но… Дэла тоже хочет тебя видеть. В своем офисе.
Я пригляделась к ней внимательнее и увидела, что на ее обычно милом, доброжелательном лице лежала какая-то тень.
— Все в порядке? — спросила я.
— Дэла хочет поговорить с тобой, дорогая, — повторила она.
Я пристально посмотрела на нее, кивнула и направилась к двери, ведущей в административное крыло. Мне не пришлось набирать код, потому что Рут меня пропустила.
Перекинув пиджак через руку и сумочку на плечо, я прошла по короткому коридору к кабинету Дэлы, и остановилась у открытой двери. Я постучала по косяку, и когда она подняла голову и посмотрела на меня, сказала:
— Дэла, привет. Рут хотела, чтобы я к тебе заглянула.
— Да, Амелия, входи, пожалуйста. Садись.
Она указала рукой на стулья перед заваленным бумагами столом, и я осторожно двинулась к одному из них, чувствуя себя странно.
Я проработала здесь достаточно. Хорошо знала окружение. Знала свои обязанности. Знала, когда, где и как нужно вмешаться. Знала субординацию. Мне приходилось встречаться с трудностями. Если только кто-то не думал, что я нацистка, все постояльцы меня любили. Я полагала, что хорошо выполняла свою работу.
Я не могла представить, что сделала что-то не так.
Изучая лицо Дэлы, когда я села и положила сумочку и пиджак на колени, я не могла понять, говорит ли оно о том, что я попала в беду или о чем-то еще.
Я просто знала, что бы оно ни говорило, это было нехорошо.
— Что происходит? — спросила я, как только устроилась.
— Амелия, дорогая, это худшая часть этой работы, но у меня для тебя плохие новости, девочка.
Я напряглась.
— Миссис Макмерфи скончалась прошлой ночью.
Мои губы приоткрылись, в горле запершило.
— Мне очень жаль, Амелия, — продолжала она таким тоном, будто ей было очень жаль. — У вас с ней были очень хорошие отношения, и я знаю, ты ей нравилась, даже если она думала, что ты нацистка. Это тяжелая новость, и мне ненавистно, что мне приходится ее тебе сообщать.
— Но вчера она
Дэла пожала плечами, не сводя с меня глаз, источающих доброту.
— Такое случается. Иногда, это как гром среди ясного неба. Только что тебя обвиняли в сговоре с Гитлером. В следующую минуту — этого человека нет. — Она встала, обошла стол, села на стул рядом со мной и наклонилась, чтобы взять меня за руки. Удерживая их, она тихо сказала: — Первый раз — всегда самый трудный, девочка. По правде говоря, второй не намного лучше. Мы их знаем. Заботимся о них. Даем все, что можем, чтобы они как можно лучше проводили с нами время. Им нелегко здесь находиться. И одна вещь, которую мы даем им, о которой они не знают, — это то, как трудно найти в себе способность сказать «прощай».
Я слышала ее. Она говорила правильные вещи.
Но я смотрела в окно, гадая, как же я смогу проводить дни в «Доме Голубки» без миссис Макмерфи.
На улице шел дождь, погода была серая, холодная и ветреная, но я этого не видела.
Я видела солнечный день и миссис Макмерфи, шедшую по парадной аллее в пальто и с зонтиком.
Это уже больше не было забавно.
Именно тогда понимание случившегося пронзило мое сердце и заставило его кровоточить.
Я почувствовала, как кто-то потянул меня за руку, и мои глаза обратились к Дэле.
— Ты со мной? — спросила она.
— Они все уйдут, — мои губы все еще говорили за меня тем далеким голосом.
— В конце концов, мы все уйдем, дорогая.
Она была права.
Миссис Осборн.
Миссис Портер.
Боже. Мистер Деннисон.
— Не у многих людей есть такой дар, как у нас с тобой. — Услышав слова Дэлы, я снова сосредоточилась на ней. — У нас он есть, — сказала она все так же ласково, но уже тверже. — У нас есть сила, которой нет у других, чтобы не показывать им, что мы знаем, что они уйдут, но мы вытерпим прощание. Мы просто продолжаем одаривать их добротой. Это наша работа. Наш дар. Ты со мной?
Где-то в глубине ошеломленного мозга я поняла, что она бросает мне вызов.
И где-то в глубине ошеломленного мозга я задавалась вопросом, действительно ли она видела во мне эту силу или хотела, чтобы я потянулась к ней, поверила в себя, схватила и отдала людям, о которых помогала заботиться.
Возможно, Амелия Хэтуэй, воспитанная своими родителями, на самом деле не обладала бы тем даром, о котором говорила Дэла.
Но Амелия Хэтуэй, которой я стала, вопреки всему, определенно им обладала.
Так что не только мои губы ответили: «Я с тобой, Дэла».
Я увидела облегчение, промелькнувшее в ее глазах, и поняла, что она думала, что это печальное событие, как, вероятно, это было с другими, заставит меня уйти.
Но в самом деле, если бы я это сделала, с кем бы флиртовал мистер Деннисон?
Я кивнула в сторону стены.
— Они расстроены? — спросила я.
Она сжала мою руку, прежде чем отпустить ее, и откинулась назад.
— Те, кто пробыл здесь некоторое время, справляются. Новенькие — не очень.