Воспоминания
Шрифт:
Итак, произошедшее мне не приснилось, и в результате моего «дружеского вмешательства» в Константинополе нынешний император Абиссинии получил несколько фирманов халифа, посланий от королей и патриархов, писем от великих визирей… Во всех утверждаются вечные и неотчуждаемые права Эфиопии на двенадцать участков Святой земли, расположенных в древнем Иерусалиме и примыкающих к храму Гроба Господня. В первых строках своего отчета Лиге Наций профессор Нолд из Парижа и профессор Шарль Де Вишер из Брюсселя пишут: «На основании документов, собранных его императорским высочеством великим князем Александром Михайловичем и доставленных им его императорскому высочеству Таффари Меконнэну, наследнику эфиопского престола». Два светила использовали слово «собранных», несомненно, в чисто теоретическом смысле, потому что, если не считать моих переговоров с бывшим правительственным агентом в Константинополе, я не участвовал ни в каком «сборе». Зато слово «доставленных» верно, хотя
В моей жизни изгнанника наступил богатый событиями и радостный день, когда я прибыл в Марсель, чтобы сесть на французский пароход, который должен был доставить меня в Порт-Саид. Я чувствовал себя бесконечно счастливым; судьба подарила мне возможность покинуть Европу. Помню, мой секретарь сказал:
– Что ж, прощайтесь с берегами Франции, мы выходим в открытое море.
– Слава богу! – пылко воскликнул я. – Если бы только можно было не возвращаться!
Я знал, что в это время в Абиссинии начинается сезон тропических дождей, но что могло быть хуже двух последних месяцев в Париже, исполненных крайнего раздражения? Как только я объявил о своем намерении принять приглашение Рас Таффари, моя квартира стала словно магнитом притягивать всевозможных маньяков, пропагандистов и авантюристов. Бывшие владельцы икорных промыслов в России напрашивались плыть со мной; они уверяли, что могли бы разводить осетров в окрестностях Красного моря. Вездесущие герои науки добровольно вызывались уделить время на изучение эфиопских москитов, чтобы положить конец эпидемиям желтой лихорадки. Представители банкиров с Уолл-стрит выражали интерес к притязаниям Абиссинии на святые места и предлагали посодействовать делу, если им обещают концессию на девяносто девять лет на разработку соляных копей на озере Тана. Я никогда не слышал об озере Тана, что не помешало посланникам трех великих держав в Париже «неофициально и строго конфиденциально» намекать, что мои «честолюбивые планы, связанные с озером Тана» создадут целую вереницу крайне неприятных международных осложнений. Кто-то, возможно те же самые разочарованные представители банкиров с Уолл-стрит, распространил слух о том, что моя поездка финансируется «одним влиятельным нью-йоркским банкирским домом», и какое-то время было похоже на то, что правительство Франции попросит меня письменно изложить цель моей поездки. Напрасно показывал я копию фирмана халифа Омара. Напрасно рассказывал о незаконной армяно-коптской оккупации монастыря Дейр-эс-Султан. Хотя я упорно опровергал слухи о соляных копях озера Тана, меня называли интриганом, манипулятором и человеком, за которым необходимо следить. Верх абсурда наступил накануне моего отъезда, когда один богатый герцог, мой дальний родственник, откровенно спросил, приму ли я предложение его группы. По его словам, они собирались соорудить огромную плотину и использовать воду того же рокового озера Тана для увеличения площади орошаемых земель в Судане, на которых можно будет выращивать хлопок для ланкаширских фабрик. Абиссинцы ведь христиане – как и члены группы богатого герцога!
Путешествие было долгим, жара – изнуряющей, а императорский поезд, посланный встречать меня в Джибути, каждый день останавливался на закате из страха перед бандитами, обитавшими в пустыне. И все же при мысли о том, что я наконец бежал от парижских шакалов, рев африканских львов буквально ласкал слух.
На вокзале в Аддис-Абебе меня встретили с почестями, которых я не удостаивался с 1917 года. Играла музыка, солдаты стояли по стойке «смирно». Премьер-министр Эфиопии, пожилой человек с хитрыми глазами и ослепительной улыбкой, приветствовал меня по-французски и попросил приготовиться к приятному сюрпризу. Последняя фраза наполнила сердце моего секретаря дурными предчувствиями, ибо он ненавидел Африку и не желал никаких ее сюрпризов. Твердо веря в современную медицину, он привез с собой целый сундук разных пилюль, призванных защитить нас от всех болезней, в том числе от самого воздуха Аддис-Абебы. Пока мы шли вдоль строя почетного караула, я заметил, как он глотает несколько своих пилюль. В следующий миг мы услышали первые звуки старинного русского военного марша и увидели группу наших соотечественников. Я ошеломленно замер, а премьер-министр довольно рассмеялся.
– Их семьдесят пять человек, – не без гордости объяснил он, – они строят нам дороги и служат в нашей армии. Ваши люди не новички в Абиссинии. Более того, именно русский наставник руководил домашним образованием нашего бывшего императора Лиджа Иясу.
– Что, несомненно, объясняет тот факт, что Лиджу Иясу не удалось сохранить престол, – вполголоса добавил мой секретарь, и я прикусил губу.
За пределами вокзала и по пути к дворцу мы видели трогательные сцены, призванные изображать «подлинное народное воодушевление». Толпы кричали; примерно сто всадников галопом скакали за нашей машиной. Едва ли
– Я никогда не забуду этот великолепный прием в Аддис-Абебе, – пообещал я самым искренним довоенным тоном, гадая, как вышло, что семь лет революции и ссылки не совсем лишили меня таланта лгать с невозмутимым видом.
– Слава Всевышнему, который привел гостя такого высокого ранга в страну его любимых детей, – ответил Рас Таффари и торжественно поклонился.
Говорил он плавно, а его движения отличались крайним изяществом, совершенно неожиданным для такого приземистого и крепкого человека. Глядя на его проницательные глаза и ослепительно-белые зубы, я вспомнил, что мне рассказывали в Джибути: чтобы оправдать захват престола, Рас Таффари наводнил страну фальшивыми изображениями своего предшественника: с помощью фотографического монтажа голову Лиджа Иясу прикрепили к телу мусульманина, который читал Коран… Если верить слухам, арестовав несчастного Лиджа Иясу, Рас Таффари встал перед ним на колени, вознес хвалу его почтенным предкам и только потом отдал приказ заковать побежденного императора в цепи.
В ходе нашей первой встречи и во время трех последовавших месяцев ни слова не говорилось об истинной цели моего приезда. Я был гостем Рас Таффари, «христианином, который наносит дружеский визит другому христианину», и в таком качестве мне было оказано в полной мере императорское эфиопское гостеприимство. Я побывал в храме Стефаноса и осмотрел мумифицированные тела славных императоров Абиссинии; я увидел знаменитое озеро Тана, которое оказалось внутренним морем примерно шестидесяти миль в длину и двадцати пяти миль в ширину; я ездил в автомобиле его величества, изготовленном в Америке, по дорогам, по которым в сезон дождей невозможно было передвигаться даже на волах. В первую ночь, вернувшись в свою комнату после ужина с Рас Таффари, я застал там двух двенадцатилетних девочек с очень стильными прическами, которые сидели на полу у моей постели. К сожалению, мне пришлось отказаться от такого щедрого подарка императора, сославшись на усталость и особенности моего близорукого воспитания.
Начался сезон дождей; запас волшебных пилюль у моего секретаря подходил к концу. Никто ни разу не спросил, когда же я передам императору собранные мною фирманы и указы.
Мы ужинали с Рас Таффари каждый вечер, но наши беседы сводились к европейским делам. Его, самого типичного представителя абсолютной монархии, какого можно себе представить, озадачивало понятие демократии. Его вопросы демонстрировали любопытную смесь детской наивности и мудрости. Он считал, что ни одному «христианскому монарху» не следует «позволять» проводить выборы в парламент. В то же время его безжалостный анализ реальных причин мировой войны свидетельствовал о проницательности его циничного ума.
– Зачем вы, русские, воевали с Германией, – спросил Рас Таффари, – в то время как настоящую войну следовало вести Германии и Англии? Почему вы не сохранили нейтралитет и не позволили соседям обескровить друг друга?
Ответа на его вопрос у меня не было; его вопрос свидетельствовал о здравом смысле. Чем больше он говорил об ошибках, допущенных моими родственниками, тем яснее мне становилось, что нам следовало поставить абиссинца во главе Государственного совета.
Как-то вечером, немного устав от постоянных экскурсий в прошлое, я намекнул Рас Таффари, что желательно перенести наш разговор на Святую землю.
Какое-то время он обдумывал мое предложение, а потом сказал:
– Когда-то давным-давно был один британский генерал, который приехал сюда, чтобы обсудить новый договор. Мы бы подписали тот договор, если бы генерал выразил готовность уважать наши обычаи. Он же попытался заставить нас двигаться в темпе лондонской жизни, поэтому мы отказались. По нашим традициям, ему следовало ждать по меньшей мере месяц, прежде чем заговорить о своей миссии, но он был, видите ли, просто британцем… – Рас Таффари задумчиво погладил свою черную бороду и вздохнул. Его жест меня встревожил. – Что же случилось с тем генералом в конце концов?
– Печальная история, – ответил Рас Таффари. – Нам пришлось преподать ему урок эфиопского этикета, поэтому мы сообщили ему, что мой троюродный брат скончался во время путешествия, а в период траура нельзя заниматься делами. Мы были в трауре шесть недель. Потом наступил пост, который продолжался еще семь недель. Потом наступила весна, и вскоре пришел день, когда, по древнему эфиопскому обычаю, императорский двор и все высшие сановники должны принять сильную дозу слабительного. На нашем языке лекарство называется «кассия остролистная»; неделю до и две недели после приема лекарства нельзя давать никаких аудиенций…