Воспоминания
Шрифт:
Конечно, оставался мой старший брат Михаил [47] , высланный из России около тридцати лет назад. Под конец жизни он обосновался в Лондоне, и я считал его британцем и сомневался, что найду общий язык с его рожденными в Англии дочерьми, маркизой Милфорд-Хейвен и леди Зией Уэрнер. Подруги детства принца Уэльского, они вели беззаботное существование типичных представительниц лондонского высшего общества. Романовы были для них просто историей, волнующим прошлым, которое оттеняло их редкую, достойную восхищения красоту. Ничто в них не выдавало русских; ни одна из них не могла заменить мою сестру. Хотя Анастасия была замужем за немцем и до конца жизни считалась любимицей международного общества, ее всегда
47
Великий князь Михаил Михайлович (1861–1929) в 1891 г. вступил в морганатический брак с Софьей Николаевной, старшей дочерью принца Николая Вильгельма Нассауского и графини Натальи фон Меренберг, дочери Пушкина.
И вот она умерла и лежит на своей вилле на Французской Ривьере, совсем недалеко от казино, где она играла и танцевала среди незнакомцев, которые знали ее как последнюю из «самых великих» герцогинь, отделенную от родной страны из-за революции, оторванную от принявшей ее страны из-за войны.
Уложив вещи в ожидании поезда, я снова посмотрел на фотографии, на кресла, ковры и мелочи на столах. Квартира принадлежала Анастасии; она позволяла мне жить там, если сама находилась далеко от Парижа. Я не думал, что еще когда-нибудь вернусь в ее квартиру, и мне хотелось впитать все, что напоминало о сестре. В Эзе мне предстояло увидеть ее мертвое тело, здесь, в Париже, я чувствовал ее вкус и тепло ее красоты. Во второй раз в жизни я прощался с девятнадцатым веком; в первый раз за время изгнания утратил интерес к завтрашнему дню. Я был готов войти в любую дверь, предпочтительно открытую.
Ривьера была в полном расцвете; залитый солнцем воздух полнился ароматом малиновых и белых цветов. Очутившись в переполненном соборе, я забыл об обычном ужасе государственных похорон. Хористы пели звонко и торжественно; их голоса возвышали горе. Если бы не длинный ряд лысых сановников, чьи медали ослепительно сверкали при свете высоких свечей, я бы решил, что нахожусь на истинно христианской церемонии.
Все было так, как должно было быть в конце существования, помеченного большой долей радости и смеха. После похорон я поехал в Монте-Карло, чтобы провести день в любимой обстановке сестры.
Я не посещал казино с довоенных дней, но при виде внушительных греческих игроков, дремавших под кокетливыми зонтиками в «Чиро», сразу понял: хотя бы здесь все осталось по-прежнему.
Величавые манекенщицы в нарядах парижских портных, на которых, пожалуй, было слишком много разноцветных украшений, чтобы они могли сойти за подлинно светских красавиц, которые выгуливали перед казино своих пекинесов с голубыми ленточками. Тщательно отутюженные английские лорды в инвалидных креслах обсуждали подагру, фунт стерлингов и дела империи. А внизу, в порту, стояли
Я откровенно завидовал владельцам прекрасных яхт и думал: на их месте я бы значительно умнее выбирал порты захода.
Попивая бренди с содой и стараясь не слушать гул несмолкаемых разговоров в кафе, я деловито представлял себе воображаемый тропический круиз, когда упорные улыбки моего соседа слева дали мне понять, что рядом со мной, наверное, находится какой-то знакомый. Я посмотрел на него вопросительно и нехотя ответил на его поклон. Судя по оливковой коже и огромной черной жемчужине в галстуке, скорее всего, он был восточным торговцем антиквариатом. Я решил: чем скорее развею его иллюзии относительно моего нынешнего финансового положения, тем лучше будет для нас обоих. Он встал и направился к моему столику, не переставая улыбаться. На его длинных и тонких смуглых пальцах я заметил несколько колец с рубинами и изумрудами.
«Возможно, он торгует индийскими драгоценными камнями», – сказал я себе и приготовил лаконичную речь.
– Надеюсь, вы не рассердитесь, если я отниму у вашего императорского высочества несколько драгоценных минут, – начал он, останавливаясь передо мною и щелкая каблуками.
В переполненном кафе он выглядел так неуместно! Я тяжело вздохнул и решил, что опасность мне не грозит; никто, кроме восточных торговцев, не употребляет французский язык придворных восемнадцатого века.
– Не рассержусь, – с улыбкой ответил я, – по той простой причине, что, кроме времени, у меня больше нечего отнимать. Возможно, это вас огорчит, но такова ужасная правда.
Мой собеседник улыбнулся еще шире и заметил, что пропажа земных богатств увеличивает богатство даров, которыми нас наделил Господь.
– Конечно, старина, – добродушно согласился я, – но вряд ли представители вашей профессии могут предоставить скидку на чек, выписанный Его банком…
Какое-то время он стоял точно громом пораженный, но потом снова улыбнулся.
– Представители моей профессии, – тихо заметил он, – не интересуются чеками иного рода.
На сей раз я сдался.
– Садитесь, – покорно сказал я, – и попробуем обменять материальные ценности на нематериальные. Что у вас, изумруды или рубины?
Он покосился на столики вокруг и покачал головой.
– Предпочел бы получить аудиенцию наедине, у вас на квартире.
Его упорство меня озадачило. Должно быть, он величайший торговец Востока, раз обладает таким даром убеждения! Чтобы скорее закончить странный разговор, я объяснил, что у меня нет квартиры в Монте-Карло, что я сегодня же возвращаюсь в Эз и ему нет никакого смысла тратить на меня свое время.
Мои слова его, казалось, опечалили. Улыбка исчезла, и он замолчал. Я надеялся, что он встанет и уйдет.
– Не будет ли слишком большой дерзостью с моей стороны, – вдруг решительно заговорил он, глядя на меня своими черными глазками, – предложить монсеньору зайти ко мне в «Отель де Пари»?
– Послушайте, – не выдержал я, – разве вы не понимаете, что посещение ваших апартаментов лишь понапрасну отнимет время у нас обоих? Какими бы замечательными ни были ваши камни, у меня нет денег, чтобы их купить. Надеюсь, я выразился ясно?
– Вполне, – очень серьезно ответил мой собеседник, – и я только сейчас понял, что вы не шутите и в самом деле приняли меня за торговца камнями. Меня зовут Абуна Матеос. Я был уверен, что вы узнали меня, когда ответили на мой поклон…
Имя Абуна Матеос ничего для меня не значило, но при мысли о том, что я, возможно, оскорбил совершенно безобидного человека, я оставил попытки отделаться от него.
– Извините, пожалуйста, месье Матеос, – сказал я по возможности бодро, насколько это было возможно в моем положении, – но память у меня уже не та, что прежде. Должно быть, прошло немало времени с нашей последней встречи.
– Двадцать один год. Я имел честь обедать в вашем дворце в Санкт-Петербурге весной 1902 года.
Конечно, я кивнул, но пожалел, что не могу угадать хотя бы его национальность.