Вот так мы и жили

Воскресенская Наталия

Положили оба: и тот, кто звонил, и тот, кто вмешался в разговор. Дротикова отправилась на место, еле волоча свой крупный стан, покачивая при каждом шаге упругими молодыми бёдрами. Взоры мужчин отдела, где Дротикова работала младшим экономистом, невольно оторвались от бумаг, лишний раз внушая Дротиковой, что здесь она – первая красавица.

Как только Дротикова уселась на своё место в уголке, опять зазвонил телефон.

– Дротикова, сколько раз тебя звать? – кричала разгневанная постоянными звонками секретарша.

– Да я же была уже,– томно отвечала Дротикова.

– Так что ж не поговорила? – взревела секретарша.

– Азалия

Львовна, ну что вы так волнуетесь, нельзя же так,– успокаивала её, растягивая слова, Дротикова, одновременно пытаясь снова выбраться со своего места, куда только что с трудом угнездилась.– Иду.

Она проплыла к телефону, взяла трубку:

–Я слушаю…

В телефоне опять заговорили два голоса, один из которых был гораздо ближе и лучше различим.

– Алё! Кто это опять вмешался? Синдикатов, ты что ли? Положи трубку, не тебе звонят.

Далекий голос в недоумении умолк, а близкий твердил:

– Алё! Алё! Алё!

– Синдикатов, кому говорят, положи трубку.

– Алё! Алё!– не унимался глуховатый Синдикатов.– Ничего не слышу.

– Синдикатов, уймёшься ты, наконец?!– повысила голос Дротикова.

– Что за чёрт, ничего не слышу. Кто говорит?– допытывался Синдикатов.

– Кончай разговор, Дротикова,– приказала секретарша.–Нельзя же столько занимать телефон. Из Министерства должны звонить.

– Господи, кто же это? Ты что ли, Сусанна?– пыталась перекричать Синдикатова Дротикова.– Купила сапоги? Не Сусанна? Ах, это ты, Роман?– закатила она глазки.– Почему не звонил?– промурлыкала Дротикова.– Да брось… да брось, всё равно не поверю… Да ни с кем, одна влачу своё тоскливое существование,– прибеднялась Дротикова… Ну и что, что муж? Он не в счёт. Синдикатов!!– вдруг крикнула Дротикова.– О, Роман… испугался? Это я на типа тут одного.

Разалёкался, поговорить не даст. Пойду, отошлю его куда-нибудь, потом сама тебе перезвоню.

– И почему ты, Дротикова, не японка,– сочувственно вздохнула секретарша, когда та повесила трубку.

– Азалия Львовна?! – удивленно замигала своими зелеными глазищами Дротикова, не понимая, к чему она клонит.

– Слышала, что директор наш про японцев рассказывал, когда из командировки приехал? По телефону говорят коротко и только по делу. А ты что тут развела?..

– Ну, Азалия Львовна!– подняла плечи Дротикова.– Нельзя же сравнивать несравнимое. В нашей стране, которая, кстати, включает и наш отдел, не на столько все урабатываются, чтобы экономистам не подымая головы подсчитывать результаты…

Убедив Азалию Львовну, что японка из неё явно не получится, Дротикова направилась в соседнюю комнату, где в это время сидел защищённый ещё когда-то в ранней молодости, как он сам острил – от каждодневного напряжения ума, кандидат наук Синдикатов.

Дротикова остановилась у порога, не рискуя застрять в слишком узких для неё дверях, и с саркастической улыбкой на устах принялась наблюдать за Синдикатовым, который от нечего делать всё ещё развлекался с телефоном:

– Алё! Фу-фу-фу! Что за чёртов телефон, ничего не слышу. Кто говорит?..

В АПТЕКЕ

Аптекарша уже отпускала медикаменты другим покупателям, когда к окошечку стал протискиваться дедуля, которому дали что-то не то, что он просил.

– Обмереть можно! закатила глаза аптекарша.– Я же вам в открытом виде напальчники давала. Что же вы, не видели, что это не соски? Взяли и пошли…

–

Не разобрался я,– отвечал виновато дедуля.– Три месяца внучке, соски велели купить… – твердил старенький.

– Ну прямо обмереть можно! Напальчники от соски уже не могут отличить! – высмеивала она перед очередью деда.

Дедуля пришибленно молчал.

– А вы-то что даёте?– не выдержав, вмешалась пожилая женщина из очереди.– У вас соски просят, а вы напальчники суёте. Поменьше бы обмирали…

– Доплачивайте три копейки,– смягчилась аптекарша, воротив глаза на место.– Обме… А… Ну да…

ЗАМАРАШКА

Просто не знаю, почему я каждый день прихожу домой грязная. Прямо у порога снимаю башмаки (туфли так и не удаётся купить), плащ, перчатки и тащу всё это в ванную – отмывать, оттирать, отстирывать.

Я сама долго думала, ну отчего это происходит. Может, я хожу не там, где все; может, на меня льют, что не льют на других; или бросают, чем не удосуживают других… Да нет, поразмыслив, прихожу к выводу. Хожу вроде по тем же дорогам, езжу в тех же автобусах. И вообще стараюсь не оригинальничать. И всё же вероятность того, что, уходя утром в целых чулках, начищенных, хоть и стареньких башмаках (на новые, как ни крутись, денег не хватает), и в вымытом накануне плаще, вечером все это будет такое же чистое, ничтожно мала.

Расскажу только о сегодняшнем утре. По порядку. Я работаю не сказать, чтобы далеко от дома, но в автобусе ехать надо. Жду его. Жду долго. Наконец подходит, а на остановке собралось уже не два человека, а сорок два, и все хотят ехать. Автобус остановился, открывается дверь, кто-то пытается выйти, их эти сорок два человека вталкивают обратно; те кричат, руками машут, эти вроде уступили, те вываливаются, и последней на мою беду тётка с собачкой. Тётка-то рада бы выйти, да собачка не хочет – тявкает, упирается, а сорок два-то уже рассвирепели. Тётка хватает собачку за шерсть на спине, выбрасывает из автобуса и попадает… в меня. Так, первое пятно на плаще уже есть. Ну, ладно, залезла в автобус, рыбой никто пока с утра не мажет, мясо ни из чьей сумки пока не течёт. Вот только что-то по ноге скребёт. Ой! Это уж слишком – прямо в ногу что-то острое воткнулось.

– Девушка, что это у вас в сумке шпыряется так?

– Спицы, а что?

– Уберите, все колготки мне разорвёте.

– Надо же, на работу колготки носит, есть же такие богачи.

– Где только достают их?..

Всё, думаю, началась автобусная дискуссия.

– Да ясно где – кто-нибудь с фабрики тащит.

Мне хочется возмутиться, сказать, что это ещё с прежних времен берегу, когда они дёшево стоили и продавались в любой галантерее; и то не на каждый день надеваю, а вот сегодня надела, потому что после работы в театр собралась; но молчу, затаив дыхание, так как чувствую, что эти самые, с прежних времен хранимые, как-то подозрительно щекочут снизу вверх – всё же продрала своими спицами. Когда вышла из автобуса, убедилась, что в театр придётся идти не только в старых башмаках, с пятном от собачкиных лап на плаще, но и без колготок. Только смирилась с этим обстоятельством, здесь же на остановке угодила под плевок юноши – ну что ты будешь делать! Начала переходить дорогу – самосвал громыхнулся в яму; всё моё лицо в грязи. О театре уж не думаю; думаю, как в таком виде на работе появлюсь. Обидно всё же: неужто это только со мной такое случается.