Вот в чем фокус

Дробиз Герман Федорович

Соседями умирающего были бездетные супруги, работавшие на своих производствах посменно. Когда их смены совпадали, супруги веселились вместе. А когда не совпадали, муж веселился с подругами, а жена — с дру­зьями. Потом каждый из них допрашивал соседа: с кем тут ночью гудел (гудела) мой (моя)? Но последний стеснительный человек на Земле никогда не говорил им правды, так как стеснялся разрушить их прочное семейное счастье.

«Я умру, сюда въедет другой человек и начнет за­прещать им все, что стеснялся запрещать я. Как же им жить дальше? Кто станет терпеть их децибеллы

по ночам? Кто будет давать им трешку до получки и без возврата? Кто будет мыть за них пол в общем коридоре и менять перегоревшие лампочки? А если их гости, из здорового чувства юмора, снова подожгут дверь его квартиры, кто, стесняясь беспокоить пожарную команду, сам потушит огонь, пусть и ценой потери пальто и костюма? И можно ли ожидать, что новый сосед столь же тщательно сохранит в тайне их взаимные дополнения к прочному семейному счастью?»

Представив себе дальнейшую судьбу соседей, умираю­щий подумал, что порядочный человек на его месте просто постеснялся бы умирать. А ведь есть еще и со­служивцы. Сколько неприятностей принесет им его кон­чина! Особенно тем, на чью долю выпадет устройство похорон. Сам он очень хорошо знал эти хлопоты, так как стеснялся отказываться от них, чтобы дать возможность отказаться другим, менее одаренным стеснительностью.

Наконец, люди вообще, среди которых не станет последнего стеснительного... Кто тогда будет уходить в отпуск зимой? Дежурить в праздничные дни? А в конце месяца? Кто у них останется на рабочем месте, когда все разбегутся по магазинам? Кто соответственно будет покупать то, что продается в начале месяца? А старушки? Кто уступит им место в трамвае или автобусе?

«Любишь меня или нет? — спросила та же певица посредством сотрясения стены.— Любишь меня или нет? Решай скорее...»

«Сейчас, сейчас...» — мысленно откликнулся умираю­щий, усмотрев в словах песни просьбу поторопиться с решением.

Он еще раз представил, сколько неудобств внесет его смерть в жизнь соседей, сослуживцев и многих незнако­мых ему людей. Он понял свое место на Земле, свою от­ветственную роль последнего стеснительного человека на ней — и окончательно постеснялся умирать. Он решил пожить еще немного, сколько получится, на сколько его хва­тит.

Первым его побуждением было обрадовать этой новостью соседей, но, судя по тому, что за стеной затя­нули протяжную народную песню, дело шло к рассвету, и он постеснялся беспокоить людей в столь позднее время. Он ограничился тем, что встал с постели, прошел по квартире, всюду включил свет, посмотрел на себя в зер­кало и хотел показать себе язык... но постеснялся.

Так умирал, но не умер последний стеснительный человек на Земле. Да, не умер! Можете не волноваться, товарищи: он по-прежнему живет среди нас. Он у нас есть.

ПОД АРКОЙ

Смутную тревогу навевают тоннели, проходы под арками, подземные переходы. Даже и днем лежащие в них тени замедляют вступающим шаг, а вечером, да еще зимой, да когда от единственной уцелевшей, оттого что спрятана в решетчатый колпак, лампочки, упадает к ногам решетчатая

же тень, а дальний конец прячется в густой тьме — не позавидуешь входящему под своды, если он не самбист и не каратист, а Веретенников таковым не был. Но не было и иного прохода к его подъезду, вернее, был, но еще страшней: через дыру в заборе соседней стройки и по узкой тропе вдоль котлована.

Каждый вечер, возвращаясь с работы, ждал он не­приятностей от прохода под аркой, хоть ничего никогда не случалось ни с ним, ни с другими жителями дома. Все не случается до поры до времени, и, как ни готовься, она всегда внезапна, эта пора.

Человек выскочил из-под арки и вскинул руки, как если бы Веретенников ехал в танке, а впереди лежала ценная хрупкая вещь:

— Стойте! Туда нельзя!

Был человек одних лет с Веретенниковым, то есть зрелого возраста, с узким лицом, упрятанным в очки, в поношенной дубленке, к каковой полагалась бы со­ответствующая шапка, но был именно без шапки.

Веретенников и взмаху и возгласу повиновался мо­ментально, весь вид испуганного мужчины доказывал, что это не шутка и что «туда» действительно нельзя. Веретенникову показалось, что он уж и сам догадывается, почему нельзя, и все же не мог не спросить; и голос выдал, что он, еще не зная в точности причины, уже напуган не меньше незнакомца:

— Почему... нельзя?

Не имевший шапки обхватил голову и встрепал себе волосы, как бы приводя себя в чувство:

— Там... человека убили...

Одновременно с подтвердившимся ужасом Веретен­ников ощутил глубокое удовлетворение — оттого, что наконец подтвердилась его ежевечерняя тревога. Вот оно и случилось, но, слава богу, не с ним, а могло бы и с ним, появись он минутой раньше.

«Я же говорил, я предупреждал... Интересно чем?»

— Трубой,— предугадал его вопрос встрепанный.— Кровищи! Сам на спине, а труба сверху. Огромная, лица не видать. По-моему, это геликон.

Веретенников взглянул на него с недоумением.

— Не знаете, что ли? — рассердился встрепанный и сильно потер замерзающее без шапки ухо.— Толстая такая, с раструбом. Басом играет: тум-па-па, тум- па-па...

— Я... посмотрю? — попросился Веретенников, словно мальчишка-безбилетник у контролера на входе в парко­вый аттракцион. Этим тоном он признавал за встрепанным как за первооткрывателем право на допуск к зрелищу.

Встрепанный разрешающе отступил. Веретенников шагнул под арку... Труп лежал у стены, разбросав руки и ноги, освещенный решетчатой тенью лампы. Клапаны геликона празднично сверкали.

Внезапно правая рука трупа шевельнулась! У Веретенникова остановилось дыхание. Рука приподнялась и уронила пальцы на клапаны. У себя над плечом Веретенников услышал шумное дыхание встрепанного. Он почувствовал, что страх в нем достиг предела, во встрепанном же продолжает расти, и ему захотелось показать полное присутствие духа.

— Это агония,— объяснил он.

— Она,— согласился встрепанный.— Что же делать?

Агония, впрочем, длилась считанные мгновенья: пальцы замерли, не обнаружив способности к переборке клапанов.