Вот в чем фокус

Дробиз Герман Федорович

Прости, что пишу кратко, очень занята: трансли­рую три программы, на четвертой прохожу профилак­тику; снимаюсь в фильме, позирую фоторепортерам; принимаю делегацию бельгийцев на смотровой пло­щадке; в ресторане у меня деловые люди из Сканди­навии, с минуты на минуту жду японцев и мексиканцев.

С сердечным приветом твоя Башня.»

«Уважаемая Башня!

Ваше письмо получил давно, но стеснялся отвечать из-за Вашей занятости. Но все-таки решился продол­жить нашу переписку, если она Вам не надоела.

Вы пишете, сколько у Вас событий: и японцы, и профилактика. У меня ничего такого нет. Но Вы, конеч­но, правы, что моя работа приносит

пользу людям. На днях одна девушка торопилась на поезд, уронила коше­лек, рассыпала мелочь, но, пользуясь моим освещением, собрала все до единой монетки. Поезд, правда, ушел.

Но хочу сказать откровенно, хоть и вижу, что моя работа полезная, счастья от этого почему-то нет. А мечты все больше кажутся несбыточными, и по-прежнему уг­нетает неподвижность.

Монтер Семенов женился. Недавно пришел ночью на перрон и стал биться об меня лбом. Но это Вам не­интересно. Вы, может, даже не дочитаете такое скуч­ное письмо. Ну, если дочитаете, очень прошу, ответьте. Ваши письма для меня как голос из того мира, о кото­ром я уже неизвестно зачем мечтаю. Я уже не такой молодой. Высох, побурел, затвердел.

Остаюсь искренне преданный Вам

столб».

«Милый столб!

Прости, опять задержалась с ответом. Много рабо­ты, и огромная почта. Но твои письма трогают меня, поверь, я принимаю твою судьбу близко с сердцу. Не хандри, дружок, и не стесняйся писать. Если не отве­чу в этом году, то в одном из ближайших — непремен­но. Извини, только что позвонили: надо меняться про­граммами с Парижем. Выше голову!

С наилучшими пожеланиями твоя Башня».

«Уважаемая Башня!

Давненько Вам не писал, да и о чем теперь? Смеш­но вспоминать глупости, которые я излагал Вам, когда был молодым, и которые Вы поддерживали во мне, советуя бодриться и верить. Когда-то смеялся над ста­рыми столбами, над их боязнью покинуть привычное место. Теперь сам в возрасте и понял наконец: ничего хорошего не будет, если все захотят стать знаменитыми и бросятся в столицы. Жизни столько башен не надо, ей столбы нужны, много столбов. Годы прошли, пока я созрел до этой мысли, и теперь я по-настоящему счастлив.

У нас перемены: снесли старый вокзал и построили новый, красивый. Есть и другие новости: в нашей осве­тительной сети появилась молодежь. Это, представьте себе, совсем другие столбы, не деревянные, а бетон­ные. Работают они хорошо, ничего не скажу. Но если бы Вы слышали, как они гудят по ночам! Мы так ни­когда не гудели.

Монтер Семенов ушел от жены, но далеко на нашей маленькой станции не уйдешь. Снова был ночью у нас на перроне. Бился лбом, но не о меня, а о новый, бе­тонный.

Думаю, этим письмом Вы впервые останетесь до­вольны: как видите, все мои переживания кончились.

С уважением Ваш столб».

«Мой старый друг!

Каждый раз отвечаю с опозданием. Работы все больше, а ведь и я моложе не становлюсь.

Разреши сказать откровенно: твое последнее письмо меня огорчило. Да, твои мечты были несбыточны, и если я прямо не писала об этом, когда ты был мо­ложе, то с единственной целью — не травмировать юную душу, а вовсе не для того, чтобы обманывать и утешать. Но теперь ты сам осмеиваешь мечты своей юно­сти и заодно — порывы новых поколений. Зачем? Не­сбывшееся есть у всех, даже у меня. Подумай над этим и не обижайся. За долгие годы заочного знакомства я при­вязалась к тебе. Пиши же, старый ворчун, не забывай.

Желаю тебе долгих лет жизни.

Твоя Башня».

«Милая Вы моя, дорогая

Башенка!

Извините такое развязное обращение — но пишу в последний раз. Хорошо Вам рассуждать, что не все мечты сбываются. Тут большая разница: у Вас не все сбылись, а у меня все не сбылись. Не дай бог, случись что с Вами, об этом узнает весь мир. А то, что случи­лось со мной, никому, кроме жителей Разуваевки, не­известно, да и их нисколько не трогает.

Вы спросите: почему такой тон и почему последнее письмо? Да потому, что я хоть и жив, но уже не су­ществую в своем первоначальном виде. Вы защища­ете от меня новые поколения? Я понимаю, молодость права и прочее, но что я должен думать о молодежи, если сейчас на моем месте стоит железобетонный столб, молодой, предварительно напряженный? Вы спросите: а где я? Отвечу: во дворе у монтера Семенова. Что я там делаю? Как Вам объяснить... Короче, не буду за­гадывать загадок, скажу прямо: я распилен на дрова. В наших краях отопительный сезон начинается рано, в конце сентября, так что, если ответите до сентября, сделайте в адресе приписку: «двор монтера Семенова, вторая поленница (от забора)». А если будете писать позже... Сами понимаете.

Прощайте. Навеки Ваш... не знаю, как и подписы­ваться... «Навеки Ваши дрова» — смешно?

Просто, как всегда,

Ваш столб».

«Станция Разуваевка Восточной ж. д.

Связи концом отопительного сезона глубоко скорб­лю поводу кончины моего старого товарища скромного труженика деревянного столба желаю коллективу стан­ции успехов работе тчк Останкинская башня».

БЕДНЫЙ ДЗЮМ, ДИТЯ АРСОПА

С утра пораньше вся ТИТИЛИПОНЯ — Трест Из­готовления Типично Интеллектуальной Липы По Объ­яснению Необъяснимых Явлений — ходила ходуном: из зоопарка сообщили, что в клетке орла-белохвоста неизвестно откуда появилась еще одна особь.

Вскоре орел был доставлен и подвергнут обследо­ванию. При внешнем осмотре ничего неорлиного обна­ружить не удалось. Но когда в глотку птице, несмотря на ее бешеное сопротивление, впихнули стеклопровод, и в зале повисла голограмма внутренностей, титилипонцы едва не попадали в обморок: нутро орла было битком набито аппаратурой, напоминавшей Главный Земной Трансфурер. Можно было представить себе уровень цивилизации, уместившей в птичке то, что на Земле занимает всю территорию Антарктиды! В ответ на последовавшие расспросы орел пожимал плечами и разводил руками — то есть, разумеется, у него не было ни плеч, ни рук, но возникало полное впечатление именно этих жестов — и всем своим видом давал понять, что сам не знает, откуда в нем все это взялось.

— Ты скажи хотя бы, как тебя зовут? — с укориз­ной спросил кто-то из допрашивающих.

Орел с готовностью клацнул клювом:

— Дзюм!

Но большего от него добиться не удалось.

Уникальная хирургическая операция, за ходом кото­рой следила вся планета, завершилась успешно. Вместо вырезанной аппаратуры орлу протезировали нормаль­ные орлиные внутренности, и вскоре он уже сидел в клетке зоопарка, привлекая толпы народа. Аппаратуру же поместили под пресс, который, развив свое макси­мальное усилие в дурдыльон тонн, выжал-таки инфор­мацию. Разумеется, она оказалась абсолютно сухой, но достаточно внятной. Тайна орла Дзюма была рас­крыта, а вместе с ней человечество впервые узнало захватывающую историю конфронтации трех могущест­венных галактик.