Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
Шрифт:
Я перебил его.
– Николай Васильевич, а пить сегодня будешь?
– Не знаю... А хочется...- не пить, а головой куда,- в пропасть!..
...Прошел, качаясь, пьяный корнет. Одна шпора его звенела. Другой на сапоге не было.
А из церкви на Чесменской выходили толпы народа. Нас захлестнуло и повлекло вниз по улице.
– "Христос во-скресе из мерт-вых",- вполголоса пела какая-то девица, помахивая мятым нарциссом.
– "Смер-тию сме-ерть..." - подтягивал ее спутник-студент, влюбленно на нее
– Христос воскресе! Ну, а воистину?.. Ну что же?..- упрямым басом повторял кто-то за нами.
– Ах, вам бы целоваться только!.. Бас сердился:
– А вам без прелюдий, так сказать?.. Да в кровать прямо!..
– Нахал!
Но в женском голосе не было ни злобы, ни раздраженья.
– Поручик хочет.
– "Мадам хохочет..." - запел, засмеявшись, третий голос.
А мимо нас, мимо девицы с нарциссом и ее влюбленного студента, мимо высокого поручика с сердитым басом и его щуплой, смеющейся барышни шла, флиртуя и улыбаясь, богато разодетая, праздничная толпа.
Но вдруг толпа вздрогнула. Влюбленный студент бросил девицу и, работая локтями, метнулся в переулок. Бросились назад и три каких-то щеголя в кепках. Коммерсант в котелке быстро обернулся. И еще раз - в другую сторону.
– Где?., господи!..- Его толкнули.
– Стой!..- неслось из темноты за дворцом командующего флотом. И опять: - Сто-ой!..
Рассыпавшись в цепь, офицерская рота нашего полка уже окружала толпу.
Офицерская рота производила мобилизацию.
Гурали Мильтоныч, толстый, седой армянин, хозяин квартиры, в которой стояли ротный и штабс-капитан Карнаоппулло, разливал водку.
– Христово воскресенье - значит, воскресенье!.. Пей, ребята!..- кричал ротный.- И что такое жизнь офицера?!. Вот ты... Ты вот скажи!..- И, взяв подпоручика Морозова за ворот гимнастерки, он перегнул его через стол.- Ты у нас философ... Ну и скажи: что такое есть жизнь офицера?..
– "...Видел он, что Русь свя-та-я",- пел штабс-капитан Карнаоппулло, развалившись в косом от старости кресле.- ...свя-та-я... Садись, душа моя Нина!.. Не святая ведь!.. А?..
Нина, полногрудая, прыщавая дочь хозяина, придвинула стул. Штабс-капитан быстро ее обнял.
– Баб святых не бывает!..- И, икнув, запел заново:
Видел он, что
Русь свя-та-я
Угасает с каж-дым днем..
Нина!.. Вы любите дроздовцев?.. Он - это генерал Дроздов-ский... Господа, за генерала Дроздовского: ура!..
Но поручику Ауэ было не до генерала Дроздовского.
– И ты?.. И ты сказать не хочешь, что есть наша жизнь офицера?.. Ты?.. Философ?..
Уга-са-ет с каждым днем,
Точно свет...
Точно свеч-ка до-го-ра-а...
Нина, вы любите свечки?..- Засмеявшись, штабс-капитан навалился на Нину плечом.
– Свечки, вы понимаете?..
...Хозяин-армянин разливал водку.
– Пьешь?
– Пью,-
– Пью.
– Мало пьешь!..
Ротный вскочил и замахал бутылкой.
– Сюда!.. Сюда иди!.. Пей!.. Не хочешь?.. Садись, немчура,- пей!.. А ты, немец, барон Врангель ты!.. Вильгельм!.. Пей, твою мать, Deutschland uber alles... твою...
– Russland uber alles...* - закричал остановившийся в дверях подпоручик Ивановский.- Russlannnnd!..
...А хозяин-армянин все разливал и разливал водку.
– ---------------------------
* Россия превыше всего (нем.).
Мокрая после дождя улица блестела под солнцем. На другой стороне, около ворот двухэтажного дома, стоял мальчишка. Мальчишка тянулся к ручке звонка. Но она уплывала из-под его рук. Какой-то нищий шел на костылях через улицу. Костыли были кривые, как коромысла. Коромысла гнулись.
– Зачем, дед, на коромыслах ходишь? Слушай, зачем на кара-мыслах?..
– Лаваш, лаваш!
– прошел торговец. "La vache - по-французски корова... корова,- стал припоминать я,- jai, tu as..."
...Под воротами нашего дома меня поднял Зотов.
Когда я проснулся, на окне комнаты расползались красные лучи солнца. Около окна стоял подпоручик Виникеев. Подпоручика Виникеева рвало.
Я встал. Взял его под руку.
На дворе было совершенно тихо. Взвод точно вымер.
– Вы думаете, я пьян?
– лепетал над моим плечом подпоручик Виникеев.Я всего только наве-се-ле - на-весе... К воротам подбежал токарь Баранов.
– На-ве-се... на-веселе я!.. Вот что!
– Баранов выбежал на улицу и быстро захлопнул ворота. Встревоженная под воротами лужа играла широкими, красными от вечернего света кругами.
Поставив подпоручика Виникеева возле бочки, я пошел обратно в комнату. По лестнице, кажется, из мастерской токаря спускался штабс-капитан Карнаоппулло.
– Токарь и большевик есть синонимы,- сам с собою беседовал он.- А потому... как всякие вредители... э-э-э... подлежат... э... уничтожению... Эй! чего хохочете!
– вдруг закричал он, задрав голову.
Столпившиеся на верхней площадке солдаты разбежались.
...Голова моя болела. Плечи тянуло вниз.
На следующее утро, часов в одиннадцать, роту построили.
– Нет, всем строиться!
– крикнул мне ротный.- Всем!.. Да не на учение,- к штабу зачем-то...
На дворе штаба полка сидели и лежали мобилизованные. Когда наша рота вошла во двор, их подняли и вывели.
Пришла 5-я рота. Потом 8-я и 7-я. 7-я пела:
...надви-и-нув кивер свой пехотный,
Выйду я на улицу, печата-я с носка-а...
Подпоручик Ивановский, в числе запевал, пел громче всех.
– Эх, песнь моя!
– играл и звенел его голос.- Любимая!
Буль-буль-буль бутылочка казенного вина!