Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)

Венус Георгий Давыдович

...На долгих путях от Брянска, через Севск, Харьков, Ростов, Екатеринодар до Новороссийской бухты люди тысячи раз теряли свою веру. Офицеры распродали награбленное имущество (заметьте падение цен!); распродав, занялись злостной спекуляцией (заметьте повышение!)..."

Я улыбнулся:

– Ты экономист, подпоручик!
– и взял следующий лист.

"Деникин низко поклонился и ушел. Я кланяюсь его честности. Кланяюсь не только низко,- до самой земли. И, господи, как был бы я счастлив,

если б смог я поклониться еще раньше".

Я пропустил несколько строчек.

"...Так зачем же приехал Врангель и что он хочет? Впрочем, о Врангеле говорить трудно,- он утвердил орден Св. Николая-чудотворца... Приехать с ультиматумом о заключении мира и взяться за продолжение войны!.. Бросать людей, потерявших идею!.. Куда?.. На гибель?.. С чем он уедет?.."

Я вновь перескочил через несколько строчек.

"...И недавний десант дроздов под Хорлами, десант, о котором мы, офицеры того же полка, не можем решить, блестящая ли это удача или полное поражение. А зима..."

Дальше я разобрать не мог. Потом буквы вновь выровнялись.

"Да, так идут наши дни!..

Что делается за фронтом - я не знаю...

Чем живут наши враги и чем они держатся - я не знаю...

Я не знаю и того - только ли они мне теперь враги?..

Я люблю человека и жизнь, и когда те, что теперь за фронтом, стали дешево расценивать и жизнь и человека, я назвал их врагами. Моя ли это вина?

В ту ночь был белый ледоход,

Разлив осенних вод.

Я думал: вот река идет.

И я пошел вперед.

А теперь?..

Токарь Баранов говорит: перемелется, мука будет!
– так нужно для нового хлеба. Токарь Баранов не видит звездочек, чернильным карандашом нарисованных у меня на погонах, и говорит со мною по душе. Но я говорить с ним по душе не могу. Я эти звездочки вижу!.. Токарь, может быть, и прав, но ведь если б зерно имело мозг, разум и волю и если б оно знало даже, что молоть его будут для нового хлеба, оно все равно добровольно бы под жернова не ложилось!..

Впрочем, мысли токаря не мои мысли!.. Своих у меня сейчас нет... Я и пишу в надежде отыскать их,- так, случайно наткнуться... Мне очень страшно тыкаться мордой в пустоту... А победили меня свои же, и уже в первом бою,под Богодуховом...

Но и побежденный хочет жить и дышать...

Господи, как трудно быть подстриженным под погоны!..

Я не могу уйти - меня расстреляют. Я не могу не стрелять - меня пристрелят.

Я не могу..." Дальше было зачеркнуто. "...Но я могу зажмурить глаза... Пусть несут меня события. Я верю, что неперемолотое для нового хлеба зерно тоже не пропадает. Упав во вновь перепаханную землю, оно даст ростки. Кто перепашет землю - я не знаю. Мне суждено умереть или дождаться..."

Я

вновь поднял голову.

– Циля, да неужели правда?

– Ну конечно! Я же сказала...- вновь донеслись до нас голоса за дверью.- Я нашла здесь "Физиологии" Данилевского, и теперь мы сможем...

– Идем в город!
– вдруг коротко бросил мне подпоручик Морозов.

– Подожди!..

Третий лист был исписан крупнее. Читать стало легче. "Вы или мелко плаваете,- говорят мне офицеры поумнее,- или просто трус, уходящий в свою скорлупу..." Я улыбнулся.

– Говорят?

– А как же!..

– Это ты?., трус?..

– А как же!.. Впрочем... Да идем в город!..

– Да подожди ты!

"...Ничего не говорят. Офицеры поглупее пьют, играют в карты, рассказывают анекдоты и хохочут, как автомобильные гудки. И потому, что вместе с ними не понимаю я ровно ничего, я могу еще иногда улыбаться, могу жить и даже надеяться выжить. Иначе пришлось бы (вот сейчас!) идти на понтонный мост и там, где поглубже, где мальчуганы удят рыбу, головой вниз броситься в Северную бухту.

...Сегодня я гулял по улице Матроса Кошки. В грязи возились ободранные ребятишки всегда веселой Корабельной Слободки. Я смотрел на них и тоже улыбался...

А завтра - может быть, завтра я вновь уеду на фронт.

Какая бессмыслица!..

Вы хотите знать мое "credo"? Мое "credo" в упрямом сознании, что бессмыслица когда-нибудь осядет и что человек, нравственно не подгнивший, не осядет вместе с нею..."

Говорить ни о чем не хотелось. Мы вышли молча и пошли в городской сад.

В саду гулял народ.

Мимо нас прошли два французских матроса, окруженные проститутками. Проститутки учили их заборным словам. Французы смеялись и, выкрикивая эти слова, коверкали их по-своему.

На поплавках над бухтой играл военный оркестр. За поплавками, далеко в море, стояли какие-то крейсера, кажется французские.

– Пойдем к воде!
– сказал мне подпоручик Морозов.

Под ветром, бегущим с моря, спокойно качались черные кусты. В кустах сидели парочки. Пробирались к кустам и французы с проститутками.

"Бо-же ца-ря хра-ни..." - поплыли вдруг над садом звуки оркестра с моря. Подпоручик Морозов остановился.

– Идем домой!.. Да идем же!..

– Под козырек! Под козырек!
– на главной площадке сада кричал кто-то...

А французы в кустах продолжали смеяться и, выкрикивая заборные слова, все больше и больше их коверкали.

На следующее утро мы вышли в полк. К порванным листам наши разговоры больше не возвращались.

Впрочем, как-то я сказал ему:

– Слушай!.. Сбрей бороду!.. Ты все-таки не апостол!..