Возвращение
Шрифт:
– Смотрины устроим, пусть выбирает. Из правильных…
На том разговоры и закончились. И снова началось сладкое безумие, завертело-закружило… и то, с правильной женой в кабаки не тянет!
Хорошо-о-о-о-о…
– Дуняша, что это такое?
Боярин Заболоцкий письмом помахал перед супругой.
Не писал ему раньше-то царицын брат, не бывало такого. Ан вот лежит письмо, блямба сургучная поблескивает, сломанная.
О чем боярин Захарьин написал?
Да
Евдокия и вилять не стала:
– Тут дело такое, муженек. С которого нам выгода великая может быть.
Про выгоду боярин Алексей слушать любил. Даже если баба дурой окажется… ей так от века быть должно. Работа у нее такая, дурачья.
– Какое ж дело?
– Пока тебя не было, боярин, захотелось мне варенья из рябины. Послала я девочек на рынок. И дочери с ними запросились.
– Отпустила ты их?
– Они как сенные девки оделись, Дарёна с ними пошла, холопы. Не было опасности. А вот кое-что другое случилось. Дарёну я расспросила. На ярмарке вор кошелек украл, побежал, в суматохе ее толкнули… да вор-то кошелек украл не у простого человека. У царевича Фёдора.
– Так…
– Там-то Фёдор Иоаннович с нашей Устей и встретился. И вроде как глянулась она ему.
Боярин как у стола стоял, так мимо лавки и сел.
– ЧТО?!
– Так вот, батюшка. В храм он приходил, домой к нам приходил, а в храм так каждое воскресенье теперь ходит, на Устю смотрит.
– А она что?
– Хорошо мы ее воспитали, батюшка. Сказала, что из родительской воли не выйдет, а только и до свадьбы ни на кого смотреть не будет. Хоть там царь к ней посватайся, хоть король иноземный, а честь у девицы одна.
Боярин кое-как на полу зашевелился, на четвереньки повернулся, на ноги встал.
– Вот как… Боярин Захарьин пишет мне, что хорошо я дочь воспитал, чтобы не наказывал я ее строго, умница она да рассудительная. Всяк бы такой гордился.
– За ту вину я уж Устинью сама посекла. И при Дарёне она находилась неотлучно. А что до царевича… Когда что хорошее получится, так я каждую осень ту рябину варить буду?
Улыбка Евдокии была самую чуточку лукавой – и боярин улыбнулся ей в ответ.
Это вроде как и неправильно, но ведь получается-то все как хорошо. Получается? Или нет?
Но коли правда то… Устинья… и царевич Фёдор?! Это ж…
Слов у боярина не было. А вдохновение просто так и не выразишь.
– Устяша, пора мне в дорогу собираться.
– Бабушка…
– Батюшка твой приехал. Сама понимаешь, не рад он мне, да и кто б обрадовался?
– Маменька рада.
– Знаю. Ты их береги. И матушку, и сестрицу. Бестолковая она у тебя…
– Аксинья хорошая. Только…
– Только глуповата, завистлива и склонна во все подряд верить.
Устя промолчала.
Есть такое.
Последнее время Аксинья успокоилась, так ведь и завидовать вроде как нечему. Устя целыми днями за прабабкой хвостом ходила. Слушала, выполняла, наново переделывала.
Как же много она не знала, не умела…
Хотя и сейчас не так чтобы умнее стала. И бабка ее наставляла не показывать никому свои умения. Самый страшный враг любой волхвы, любого волхва – толпа. Испокон веков.
С многолюдьем не справишься, всем глаза не отведешь, не запорошишь. Одолеют.
– Ладно. За сестрой приглядывай, но сильно ей не доверяй. Не по злобе выдаст, так по глупости. А ехать мне надобно. Я в святилище ходила, с сестрами разговаривала. И – твоя правда, Устя. Война у нас.
– Война?
– Необъявленная, так от того и не легче. Все верно, вырубаются рощи, на волхвов и волхвиц охотятся, изводят нашу исконную веру, Устя. Не знаю, как и кто, но уничтожают нас.
– Бабушка…
– А и мы не лыком шиты. Понимаешь, мы ведь поодиночке. Каждый свой кусочек картины видит, с другими не разговаривает. Вот и не задумывались. Волхва убили? И такое бывает, не любят нас. Роща сгорела? Так и молния туда ударить может. Ученика не оставили? А каждого и не выучишь. Рождаться вас меньше началось? А вот и неправда то.
– Неправда?
– Есть у меня пока предположение. Только страшное оно, недоброе. Устя, тебе пока о таком знать не надобно, ты не удержишься, а слово скажешь – тут и тебе конец придет, и всем Заболоцким. Сожгут всех, подворье солью засыплют.
– Бабушка?
Что же такого узнала волхва, что ТАК говорит?
– Жди, Устяша. Как приеду, тогда и расскажу все.
– А коли…
– Думаешь, и меня убить могут? – Агафья Пантелеевна помрачнела. Она тоже о таком подумывала.
– Бабушка, нет у нас бессмертных. Ты сама мне о том повторяешь что ни день.
– Повторяю… Ладно! Коли не вернусь, оставлю я тебе весточку у верного человечка. Ты его не знаешь, он сам к тебе придет.
– А если не придет?
Агафья только усмехнулась:
– Никогда его со мной не свяжут. И придет, и весточку принесет, а чтобы не сомневалась ты, про веточку скажет. Твою. Поняла?
Устя кивнула.
Понять-то поняла, но лучше б без такого обойтись.
– Бабушка, страшно мне.
– А ты не бойся. Справишься. А коли нет… пригляжу я за тобой. Обещаю. Даже оттуда пригляжу.
Устя кивнула.
Но страшно ей было до ужаса.
Страшно, жутко…
Надвигалось что-то громадное, страшное, непонятное. И противостоять ему необходимо, а как? Если не знаешь, кто враг?