Возвращение
Шрифт:
Глядишь, на Красную горку молодых и оженят.
На отбор и кого другого пригласят, но это для вида так, выбор-от уже сделан и царевичем, и царицей…»
Боярин дописал письмо, еще раз пробежал глазами.
Пожалуй что.
Ни помарочки, ни кляксы, ни ошибок. Можно запечатать и отправить.
Уже не первое письмо отправляет боярин в Орден Чистоты Веры. И платят
Помощью и знанием.
Легко ли из безродной Захарьиной царицей стать?
Тут усилий и не понадобилось, старый государь глуп да слаб был и до сладенького лаком. А вот удержаться…
Знать, где сказать, где промолчать, где соломки подстелить, а то и убрать кого особо умного… и такое за боярином было. Помог он сестре тогда…
Рука руку моет, так сказать.
Он – магистру, магистр – Даниле. Он Родалю услугу окажет, магистр ему чем сможет поможет.
Предательство?
Да помилуйте! Выгодная сделка это! Вот! Очень выгодная.
Два умных человека-то завсегда меж собой договорятся. А государство? А такими категориями боярин Данила Никодимович и не мыслил никогда, чего ему о государстве думать? Чай, не царь он. А и царем был бы… Росса большая, не он, так другой кто магистру новости поведает, а Данила локотки с досады обкусает.
И боярин решительно принялся плавить сургуч в маленькой чашечке.
Сегодня же письмо в путь отправится.
Фёдор был чуточку навеселе, возвращаясь в свои покои.
Его дядюшка к себе пригласил. Данила хотел ему нового жеребца показать да прокатиться предложил.
На это Фёдор с радостью согласился.
Жеребец тоже оказался хорош. Молодой, горячий, резвый, едва обломали черта вороного. Два раза чуть не сбросил, зараза!
Потом посидели немного, выпили молодого вина, правда, по дороге часть хмеля выветрилась. Но возвращался Фёдор в хорошем настроении.
А вот в покоях…
Дверь в опочивальню открыть не успел, она сама приоткрылась.
– Любый мой!
И фигура девичья оттуда.
Рубашка белая, коса длинная, рыжеватая, лицо в полумраке точнее не видать…
– Устя?
– Иди ко мне…
И голос, тихий, нежный, зовущий…
Может, не будь Фёдор под хмельком, и сообразил бы он, что дело неладное. Но вино рванулось, ударило в голову, потом совсем в другое место – и Фёдор сам не понял, как подхватил на руки гибкое девичье тело.
Тонкие руки обвили шею, русалочий смех защекотал ухо…
– Горячий какой, нетерпеливый…
Шепотом, чтобы несхожесть в голосах не бросалась в глаза.
А до ложа всего два шага.
Упасть, придавить собой женщину, рвануть
Сорваться, не помня ни себя, ни окружающего мира…
Сорваться…
И в самый сладкий момент освобождения взгляд падает на лицо женщины, которая извивается под Фёдором.
Это НЕ Устинья!
Не ее глаза, не ее губы, лицо… да, похожа, но это НЕ ОНА! Не ее запах, не ее голос… и руки в ярости стискивают тонкую шею.
Мерзавка!
Обманщица!!!
Женщина бьется и выгибается под ним, но сбросить озверевшего от чужой крови и боли молодого мужчину невозможно. И пальцы сжимаются все крепче и крепче… пока не стихает последнее биение жизни.
А Фёдор падает рядом.
Он ничего не осознает. Он впадает в забытье, напоминающее глубокий сон. Ему хорошо…
И тело женщины рядом с ним Фёдора совсем не волнует.
– Что там?
За происходящим в спальне наблюдали две пары глаз.
Боярин Раенский подглядывал и отчитывался царице Любаве. А то кому ж? Ее затея была с девкой.
Найти подходящую, с Устиньей лицом и фигурой схожую, да и подложить Феденьке. Пусть натешится сыночек любимый, а там и блажь у него пройдет.
Нашли.
Боярин Раенский нашел. И люди его доверенные.
Нашли да и выкупили холопку, лицом и телом с Устиньей схожую, привезли в палаты, отмыли, в царевичевы покои привели и сказали, что от нее требуется.
Та и рада была стараться.
Рада, пока жизни не лишилась.
А боярин от увиденного так ошалел, что и слова вначале вымолвить не мог. Так и стоял, согнувшись, нелепо зад отклячив.
– Платоша!
Пока царица его не пихнула что есть сил, и не опамятовался.
– Любава… Ой, беда!
– Что случилось? – Царица с неженской силой отпихнула боярина и сама приникла к потайному глазку. – Ой… мамочки! Что это?
– Что видишь, – с неожиданной злобой отозвался боярин. – Сынок твой девку убил да и сам рядышком лежит, отдыхает.
Материнская любовь на такие мелочи, как умершая холопка, внимания не обратила:
– Феденька жив?!
– Он-то жив. А девка – нет.
Царица на секунду задумалась:
– Пойдем-ка, Платоша, сыночка моего навестим.
– Любава?
– А почему нет? Могу я с сыночком поговорить? С любимым и единственным?
Платон последовал за царицей, думая, что дело-то получается плохое. Вонючее дело.
Холопку удавили?
Это ерунда, кому там до холопок дело есть? Хоть бы и десяток девиц удавил Федька, не страшно. Но вот то, что холопка на боярышню похожа…