Возвышение падших
Шрифт:
Гюльхан довольно долгое время беспокоила его своими выходками, и эта стала последней каплей его терпения.
— Жди меня здесь.
С этими словами он ринулся с террасы, но Артемисия ловко перехватила его руку и заставила обернуться к себе лицом.
— Молю вас, господин, не покидайте меня! Я пришла к вам не для того, чтобы просить возмездия, а ради того, чтобы увидеть вас. Ведь когда мои глаза касаются вашего светлого лика, я возрождаюсь из печали и из всех темных чувств, что владеют мной.
Тяжело вздохнув, Орхан медленно подошел
— Главное, что ты жива и стоишь передо мной. С Гюльхан Султан я разберусь по утру. Обещаю, — размеренно проговорил султан. — Я прикажу прийти слугам и смыть с тебя всю кровь, а также принести тебе новые одежды.
— Благодарю вас, — искренне прошептала Артемисия, на мгновение забыв о наставлениях Шах Султан и отдавшись порывам сердца, постепенно привязывающегося к мужчине.
Когда неприятная кровь была стерта осторожными руками слуг с тела Артемисии, а сама она облачилась за небольшой ширмой в небесно-голубое платье из шелковистого атласа, Орхан подозвал ее к своему письменному столу, около которого стоял.
Темноволосая девушка покорно подошла к нему и мягко улыбнулась, увидев, как султан берет в руки с небольшой подушечки, лежащей на столе, красивое серебряное ожерелье с синими сапфирами, что ослепительно сверкали.
— Это мой подарок для тебя, — расстегивая застежку на ожерелье, проговорил Орхан и, когда наложница обернулась к нему спиной и приподняла длинные темные волосы, застегнул его на ее тонкой шее.
— Спасибо, — прошелестела Артемисия, чувствуя теплые руки на своих плечах, которые медленно спустились по ее рукам до ладоней. — Оно очень красивое.
Обернувшись улыбающимся лицом к султану, она, что его всегда удивляло, сама наклонилась к его губам и поцеловала.
Утро.
Покои Севен.
Всю ночь Севен провела в тихих рыданиях и сетованиях на свою судьбу, потому, проснувшись поздним утром, чувствовала себя изнеможенной.
Назлы-хатун, когда светловолосая госпожа уже восседала за низким столиком и трапезничала без особого аппетита, вошла в опочивальню весьма взволнованная.
Севен, заметив в ее руке небольшое послание, внутренне затрепетала.
— Это от Османа?
Служанка, кивнув русоволосой головой, передала послание взволновавшейся госпоже и тактично отошла в сторону.
Сердце Севен забилось в груди сильнее, пока она спешно разворачивала послание, а после ее голубые глаза коснулись написанных слов.
«Севен,
С тоской в сердце сообщаю о том, что Повелитель назначил меня санджак-беем отдаленной провинции на восточных границах империи и в течение недели я должен буду покинуть столицу.
Наше расставание на долгие годы может предотвратить лишь одно обстоятельство: если мы попросим заключения брака между нами.
Я готов на все ради этого вопреки воле матери и можешь не сомневаться в силе моих чувств. Поэтому, решение за тобой.
Мы либо расстанемся навсегда, либо в счастье покинем этот город,
Слезы, только недавно оставившие Султаншу, снова заструились по ее щекам и без того израненная душа девушки возгорелась настигшей волной боли.
Если Осман покинет ее, то она останется совершенно одна. Без матери, без отца, она чувствовала себя никому не нужной и лишней, несмотря на статус Султанши династии и дочери султана. Что толку от власти и богатств, если единственное, что представляет для Севен ценность — семья и любовь — для нее чуждо и недосягаемо?
Осман дал ей надежду на то, что она еще сможет стать счастливой, обрести семью и любовь вопреки року судьбы, что преследовал ее на протяжении всей жизни.
И впервые в жизни какая-то внутренняя уверенность проснулась в ней. Уверенность в том, что она ни за что не откажется по собственной воле от этой надежды на спасение.
Голубые глаза, мутные в пелене слез, сверкнули искрой решительности.
Осман был прав, сказав, что их судьбы сейчас в ее руках.
Отложив послание на тахту, Севен поднялась из-за столика и, не обращая внимание на встревоженную ее поведением Назлы-хатун, слегка отрешенно покинула опочивальню.
Пока она проходила мимо гарема, а после и по коридору в сторону султанских покоев, в ее разуме стучала липкая и не отстающая мысль о том, что она сама должна вырвать свое счастье из рук злобной судьбы.
Локман-ага, стоявший у дверей султанской опочивальни, нахмурился, увидев заплаканную Севен Султан.
Взглянув на запертые двери, Султанша почувствовала, как былая решимость, настигшая ее несколько мгновений назад, угасала с каждым шагом.
— Я хочу поговорить с Повелителем, — раздался ее тихий голос.
— Простите, Султанша, но Повелитель не один. Я не могу вас пустить.
Та почувствовала, как ее лицо исказила горькая улыбка.
Впервые в жизни она решилась на что-то, воспротивилась своей натуре, как новое препятствие преградило ей путь к счастью, будто зная, что она уже готова смириться, сдаться и покориться грустной судьбе.
Она всегда смущалась и боялась трудностей, старалась их избежать, неосознанно храня свою хрупкую натуру от сокрушительных ударов, но сейчас Севен медленно сознавала, что если она не попытается обойди это препятствие, то сокрушительный удар все равно настигнет ее. Осман покинет ее и врятли они когда-нибудь еще увидятся.
— Сообщи о том, что я жду у дверей, — тверже повторила Севен, сжав губы, чтобы сдержать, наконец, бесконечные слезы.
Поджав губы, Локман-ага все же покорился и слегка смущенно постучал в двери.
Вскоре он вернулся в коридор и, к облегчению или страху Султанши, пригласил ее войти.
Ступив в роскошную и обширную опочивальню, где бывала столь редко, светловолосая госпожа осторожно осмотрелась.
Султана не было в покоях, но двери на террасу, залитую утренним солнечным светом, были приглашающе распахнуты.