Врачеватель. Олигархическая сказка
Шрифт:
Теперь уже Шлыков готов был брызнуть слезою, но Пал Палыч вовремя этому воспрепятствовал.
– Нет-нет, Петрович, умоляю! Обойдемся без сцен. Я уже это видел и, поверьте, оценил по достоинству.
– Хорошо, не буду, – согласился врачеватель, – но иногда очень тяжело сдерживать свои эмоции. Надеюсь, вы меня понимаете?
На этот раз Пал Палыч промолчал.
– Ну вот, и вам меня не суждено понять. Каждый способен думать только о себе, и никто – о мироздании. А ведь ему, мирозданию нашему, без гармонизации никак не обойтись. На то и войны. И если Америке, к примеру, хорошо, то России обязательно должно быть плохо. Иначе – хаос. Но Создатель – честь Ему и хвала – на то и сотворил столь несовершенное существо, обозвав его «человеком», чтобы такие, как мы
– А какого рожна, позвольте спросить, теперь вы столь безапелляционно приписали меня к своей «бригаде»?
– Так вы, Пал Палыч, избранный.
– И что? Вы хотите, чтобы я с вами на пару у социума закручивал болты и гайки? Я это с успехом проделывал на протяжении пятнадцати лет.
– Так это же здорово! У вас богатый опыт. Вы – настоящий профессионал.
– Вот что, Петрович, – Пал Палыч встал с кресла, – пора заканчивать, но, так как вы все равно без этого не сможете, предлагаю сократить количество действующих лиц. Следующий, как я понимаю, у нас по сценарию Семен Аркадьевич, но мы его пропустим и сразу примем облик Скрипченко. А мне, избранному, будет интересно посмотреть, как вы это делаете. Договорились?
– Вам я отказать не в силах.
– Вот и замечательно!
Антоша Шлыков, сильно ударив ногой в дверь кабинета, вынул из-за пояса огромных размеров тесак и с душераздирающим воплем: «Сволочь! Компенсируй мне те бабки, которые из-за тебя, гниды, я потерял на макаронниках!» – бросился на Пал Палыча, безболезненно пройдя сквозь него. Когда Пал Палыч, не моргнув и глазом, машинально повернулся на сто восемьдесят градусов, перед ним у стены во всей красе уже стоял Игорь Олегович Скрипченко в черном смокинге, с бабочкой, в розовых, надетых на голые небритые ноги, чулках и с наколотым на вилку куском «Сибаса».
– До чего же вкусно готовят, заразы! – отпилив своими крепкими зубами половину куска, жуя и улыбаясь, промычал Игорь Олегович.
В ту же секунду дверь в кабинет Пал Палыча отворилась настежь, и на пороге появилась Нина Сергеевна, держа в руках весьма увесистый предмет непонятного предназначения.
– Паша, что случилось?.. – увидев жующего, напевающего что-то себе под нос и пританцовывающего Скрипченко, она застыла на месте.
– Здравствуйте, дорогая Нина Сергеевна. Вы, хотелось бы вам сказать, величайшая из женщин! Эх, если бы я был свободен от удушающих меня брачных уз, мое сердце всецело принадлежало бы вам. Но это, к сожалению, только риторика. Хотя, возможно, и лирика тоже. На самом деле я тут немножко поперхнулся рыбкой, а Пашенька так сильно долбанул меня по спинке, что я невольно закричал, – с нежностью глядя на Пал Палыча, проблеял Скрипченко, продолжая пританцовывать.
Нина Сергеевна перевела свой недоуменный взгляд в сторону Пал Палыча.
– Нина Сергеевна, поверьте, на самом деле все нормально, – невозмутимо ответил тот.
– А как он смог мимо меня?..
– Ну а что тут странного, – попытался успокоить ее Пал Палыч. – Обладая такой властью и неограниченным влиянием, можно иногда позволить себе залететь прямо в окно. Правда ведь, Игорь Олегович?
– Душка ты мой, разумеется! Впрочем, есть еще чердаки и подвалы. А сколько их было в наших с тобой стремительно развивавшихся отношениях? Не сосчитать! Правда ведь, Павлик? – кокетничал чиновник, поправляя чулок.
Нина Сергеевна выронила из рук тяжелый предмет непонятного предназначения, который с грохотом ударился об пол, немало повредив дорогой паркет из бука. Она резко повернулась и сделала первый шаг к выходу, чтобы, возможно, навсегда покинуть этот кабинет.
– Стой, Нина! – произнес Пал Палыч тоном, заставившим ее немедленно остановиться. – Дождись меня, пожалуйста. Я скоро выйду.
– Хорошо, Паша, – она вышла из кабинета, закрыв за собою дверь.
– Ну вот что, клоун, – Пал Палычу стоило больших усилий удерживать себя, что называется, в рамках дозволенного, – напрасно тратим время. Крутить болты с тобой я не намерен. По-людски с эдаким уродом разобраться
Скрипченко с трудом проглотил недожеванный остаток рыбы и посмотрел на Пал Палыча кричаще-наивными, удивленными глазами ребенка, у которого только что несправедливо отобрали любимую формочку в песочнице.
– Вот так, сразу? А как же истина?
– Что? – Пал Палыч вздрогнул.
– Я только хотел сказать, что истины без справедливости ведь не бывает, – сейчас его устами говорил ребенок. – Так было бы слишком просто. Сначала нагрешил, потом понял, что неправ, затем покаялся… И все что ли? А кому тогда отвечать за тобою же содеянное? – продолжал щебетать Скрипченко, глядя на Пал Палыча широко раскрытыми детскими глазами. – Кому тогда расплачиваться за твои собственные грехи? Опять поэту Пушкину? Нет, папуля, так нельзя. Это бяка получается, – перед Пал Палычем, в метре от него, стоял его 5-летний сын Сережа. – Ты меня, конечно, потом ремнем по попе, но я тебе все же напомню ту сказочку, которую ты сочинил, когда я был у тебя совсем еще маленьким. Очень красивая и поучительная сказочка, как тобою, папочка, скупались мелкие банки, раскручивались под супер-рекламку, накачивались денежками вкладчиков, ставились в правительственные программки на восстановление городов и регионов, а при получении бюджетных денежек – банкротились. И миллиардики, вместе с крохами несчастных старушек, уходили в офшорчики. Смысл этой сказки в том, папуля, что куда ты так безудержно стремишься, туда с тобой нам путь заказан. Дорога к Богу для тебя закрыта. Смирись и выкинь ты всю эту ерунду из головы.
Пал Палыч не спеша подошел к окну с видом на внутренний двор, где у ворот стоял, готовый к отъезду, его бронированный «Брабус».
– Петрович, – с удивительным спокойствием произнес Остроголов, глядя в окно, – вынужден повторяться. Ты напрасно тратишь время. Я не твоего поля ягода. Лучше займись гармонизацией мироздания. А я свой выбор уже сделал. И он окончательный. Видно, так угодно Богу и моей грешной душе. А время придет – отвечу. Я к этому готов.
– Все бы ничего, вот только времени у тебя не осталось совсем. Ты идешь на заседание «Массолита», а в твоей жизни уже все предопределено.
Пал Палыч внимательно посмотрел на Скрипченко, успевшего вновь переоблачиться, но теперь уже в рясу священника, на этот раз католического.
– Ты хочешь сказать, что Аннушка уже пролила подсолнечное масло?
– Именно так.
Возможно, со стороны это и выглядело странным, но Пал Палыч, сделав сильный выдох, почему-то улыбнулся.
– Оперативно, нечего сказать. А я-то думал, что у меня, как минимум, сутки в запасе.
– Слишком уж много всего за один день вы натворили такого, что несовместимо с жизнью человека вашего уровня. Но все еще можно исправить.
Детскость во взоре Скрипченко пропала. Мина на его лице выражала предельную серьезность. Они смотрели друг другу в глаза, не произнося ни слова, пока Пал Палыч не прервал эту немую сцену.
– Если ты впускаешь дьявола в себя, то становишься его слугой и носителем его морали. Нет, Петрович, ничего менять не будем. Видно, так угодно Богу.
– Идиот! – взорвался Скрипченко, бегая туда-сюда вдоль длинного стола, как угорелый. – Малохольный кретин с дебелой романтикой в заднице! Чего ты заладил, будто полоумный. «Так угодно Богу, так угодно Богу…» Кому угодно? Ему? Да плевал он на ваше человечество с небес высоких! Разбирайтесь сами со своими мирскими передрягами. Он же, как вампир, только вашей верой и питается, да только воспаленному мозгу это невдомек. Тебе, дурак, жить осталось не больше десяти минут. Пописать не успеешь. Грохнут, как только выйдешь из здания. Знай – нет на свете идеалов! И правды тоже нет. Давай, беги, как баран на заклание, подставляй свою глупую башку под свинец. Только вопрос: за что подставляться будешь? За веру, за любовь, за дружбу? А известно ли тебе, что исполнителем заказа является тот, кому ты доверял больше остальных?