Время и пространство как категории текста: теория и опыт исследования (на материале поэзии М.И. Цветаевой и З.Н. Гиппиус)
Шрифт:
Лексема место как заместитель слова пространство встречается гораздо реже: например, в «Стихах к Чехии» (1938) 3-я часть начинается:
Есть на карте – место:Выглянешь – кровь в лицо!Бьется в муке крестнойКаждое словцо.Жир, Иуду – чествуй!Мы же – в ком сердце – есть:Есть на карте местоПусто: наша честь.Идеальные рифмы и ритмика, музыкальность слогов: есть-честь, место-пусто-есть, придавая диссонанс в душе поэта, усиливают горечь, тоску по тому краю, где
В «Поэме горы»
Да не будет вам места злачного,Телеса, на моей крови!– Да не будет вам счастья дольнего,Муравьи, на моей горе!Появление слов место и счастье в одном и том же валентном окружении, усиленном еще и применением фразеологической единицы «злачное место», есть возведение этих понятий в единый ранг: место и счастье вместе, счастье там, где мое место. Что впереди? – этот вопрос автор поставил еще в одном из самых ранних стихотворений «В пятнадцать лет» (1911). Впереди – это слово использовано, точнее, интерпретируется и в пространственном (пути-дороги, которые нас ждут), и временном значениях (в дальнейшем). Место свое поэт видит то очень высоко (у горных звезд) и далеко, пространственная отдаленность передается не только в смысловом плане, но и позиционном: предлог со удален от своего существительного место на целых две строки:
Даль, отдалившая мне близь,Даль, говорящая: «ВернисьДомой!»Со всех – до горных звезд —Меня снимающая мест!В стихотворении «Куст» (1934) слова место-пусто-куст перерастают в слова-концепты:
Что только кустом не пуста:Окном моим всех захолустий!Что, полная чаша куста,Находишь на сем – месте пусте?Архаичная форма склонения ныне не изменяющегося по падежам краткого прилагательного пустой – пусте – этот куплет не только есть хрестоматийный пример игры словом и звукорядов (сем – месте; кустом – пуста и т.д.), это прежде всего раздраженный крик автора, ищущего свое место в жизни, а значит и себя.
Пространственная картина мира поэта, как и временная, выстраивается, в первую очередь, широким использованием локативных лексем. Уже в ранних стихотворениях мы обнаруживаем слова со значением пространства, своеобразные локативы, для которых нехарактерно значение конкретного места, лексемы же с обобщающим, определяющим значением, вопросительные слова представлены в самых различных вариантах:
В слободах моих – междуцарствие, Чернецы коварствуют.Всяк родится в одежды царские,Псари – царствуют.Локативное значение в текстах Марины Цветаевой заложено во всех уровнях языковой организации. Самыми яркими представителями являются локативы-слова, выраженные определительными и указательными местоименными наречиями: там, тут, везде, всюду, здесь, итак, в отличие от многочисленных и частотных темпоральных именных лексем, пространство передается в основном наречиями.
«Плохое оправданье» (1910):
Только ночью душе посылаются знаки оттуда,Откуда все ночное, как книгу, от всех береги!Откуда такаяВ стихотворении, которое начинается с вопросительного локатива, эта строка повторяется четыре раза, то есть автор все время ищет, откуда же все это: вдохновение, волнения, трепет сердца, возможно, все это идет от далеких пространств-миров, отголоски которых могут слышать лишь избранные. Наречие-вопрос откуда? и ответ оттуда в текстах поэта появляются в течение всего ее творчества. Ее вечный поиск истины – это поиск путей, но вся драма ее жизни в том, что Марина Цветаева не видит рядом с собой того мира, того пространства, где бы ей было уютно, хорошо, именно поэтому появляются в стихах всеобъемлющие местоименного происхождения (вопросительные и определительные) конструкции: где, откуда, куда и все пути, всех дорог, везде, повсюду.
Откуда-то из древних утр туманных —Как нас любил, слепых и безымянных.Часто на этот вопрос поэт сам же отвечает: везде, повсюду. В стихотворении из цикла «Провода» прослеживается идея пантеистического слияния поэта с природой и со всем окружающим ее пространством:
Перестрадай же меня! Я всюду: Зори и руды я, хлеб и вздох.Есмь я и буду я, и добудуГубы – как душу добудет Бог.Примечательно, что эти локативные лексемы как концептуально значимые слова выделены в стихотворении Максимилиана Волошина «Марине Цветаевой», написанном еще в 1910 году:
Ваша книга странно взволновала –В ней сокрытое обнажено,В ней страна, где всех путей начало,Но куда возврата не дано.Помню все: рассвет, сиявший строго,Жажду сразу всех земных дорог,Всех путей… И было все … так много!Как давно я перешел порог!...Ваша книга – это весть «оттуда»,Утренняя благостная весть.Я так давно уж не приемлю чуда,Но так сладко слышать: «Чудо – есть!».М. Волошин сумел уловить основные векторы в творческих поисках Марины Цветаевой уже по ее первый книге стихов «Вечерний альбом»: это книга «оттуда», по мнению критика, где всех путей начало, но куда вернуться уже нельзя. Трактовать эту фразу можно двояко: непосредственное и простое объяснение – это строки из детства: нам же ближе интерпретация этого «всех путей начало» как того, великого мира, куда путь открыт не всем, мира высокой поэзии и неземного духа!
Стихотворение, перенасыщенное локативными словами, «В Париже», 1909:
Шумны вечерние бульвары,Последний луч зари угас,Везде, везде все пары, пары,Дрожанье губ и дерзость глаз.Я здесь одна. К стволу каштанаПрильнуть так сладко голове!И в сердце плачет стих Ростана,Как там, в покинутой Москве.Париж в ночи мне чужд и жалок,Дороже сердцу прежний бред!Иду домой, там грусть фиалокИ чей-то ласковый портрет.Там чей-то взор печально-братский,Там нежный профиль на стене.…В большом и радостном ПарижеМне снятся травы, облака,И дальше смех, и тени ближе,И боль, как прежде, глубока.