Время и пространство как категории текста: теория и опыт исследования (на материале поэзии М.И. Цветаевой и З.Н. Гиппиус)
Шрифт:
Данный пример – это своеобразный синтез временного и пространственного, где верста и годы представлены как синонимы. Следует отметить особо: одно из ключевых слов в понимании особенностей пространственных восприятий языковой личностью автора – это верста.
«Версты» – именно так названы два поэтических сборника Марины Цветаевой (стихи 1916 и стихи 1917-1920 гг.). Известно также, что с 1926 года в Париже издавался журнал «Версты», в котором печаталась сама Цветаева и активное участие принимал ее муж С. Эфрон. Возможно, название журнала было предложено именно Мариной Цветаевой, в текстах которой это слово появляется с регулярной частотностью. Художественные особенности языка поэта в использовании этого слова превосходно изложены в работе Л.В. Зубовой (1989). Поэтому подробно останавливаться на этом слове мы не сочли необходимым. Ограничимся лишь несколькими
Версты как расстояние между людьми, причем расстояние чисто географическое и психологическое совмещенное, в этом стихотворении становятся метафорическим пространством. Непреодолимость этого пространства передается нарочито разделенным на части существительным рас – стояние (стоят в отдалении).
Подчеркнем: верста в стихотворениях есть и путь, бесконечность, предел, пространство разделяющее, причем разделяющее даже культуру, интенсификатор расстояния, интенсификатор скорости, перекресток, пересечение, актуализатор непреодолимости и т.д. Одним словом, в художественной системе Цветаевой верста бесконечна. В этом есть, несомненно, и своеобразное проявление цветаевского максимализма.
Существительные город, Москва, простор как концепты в стихах поэта анализировались разными авторами. Исследователи точно подмечают, что эти слова реализуют образ открытого пространства, а лексемы дом, комната – пространства замкнутого (смотри работы: И. Кудровой, 2003; В. Масловой, 2004).
«Стихи о Москве»:
Облака – вокруг,Купола – вокруг.Надо всей Москвой – Сколько хватит рук!Над городом, отвергнутым Петром…Над синевою подмосковных рощ…Перекрещусь – и тихо тронусь в путьПо старой по дороге по Калужской.И льется аллилуяНа смутные поля.– Я в грудь тебя целую,Московская земля!В стихотворении «Бессонница» повторяется этот «поцелуй в грудь Москвы»:
Бессонница меня толкнула в путь.– О как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой! –Сегодня ночью я целую в грудь –Всю круглую воюющую землю!…А зоркий сторож из дома в домПроходит с розовым фонарем…– Не спи! Крепись! Говорю добром!А то – вечный сон! А то – вечный дом!…Нет и нет умуМоему – покоя,И в моем домуЗавелось такое.Помолись, дружок, за бессонный дом,За окно с огнем!В цикле «Поэты» (1923) она спрашивает себя не без горькой иронии:
ЧтоС другой стороны, восприятие пространства, всего мира, у Поэта несравненно шире, чем у простых людей: она ведь узнала новые страны, новые миры. «Мы потеряли жизнь внешнюю, но у нас открылось внутреннее зрение, и мы увидели невидимую Россию, Землю Обетованную. Нужно, чтобы тебя лишили твоей земли, только тогда ты увидишь ее неземной любовью», – писал Мережковский в том же 1926 году [Анри Труайя, 2004: 263].
В указанном нами уже выше стихотворении «Родина» (1932):
Даль – тридевятая земля! Даль, прирожденная, как боль,Настолько родина и стольРок, что повсюду, через всюДаль – всю ее с собой несу!Даль, чужбина, боль, рок, тридевятая земля – все эти слова представляют синонимический ряд, доминантой которого является слово «родина». Иногда в этот ряд врывается семантически всеобъемлющая лексема мир.
В стихотворении без названия из цикла «Двое» (1924) слово мир используется три раза в сильной позиции, после которого каждый раз идут определительные слова с всеобъемлющим значением: всяк, все, столь.
В мире, где всякСгорблен и взмылен,Знаю – одинМне равносилен.В мире, где стольМногого хощем,Знаю – одинМне равномощен.В мире, где все –Плесень и плющ,Знаю: одинТы – равносущМне.Шаг – час,Вздох – век,Взор – вниз.Все – там.В «Поэме воздуха» эти строки буквально передают прерывистое дыхание поэта, понимающего, что все – там.
Там все ему: и княжество, и рать, И хлеб, и мать, – писала Цветаева в 1921 году, в «Стихах к Блоку».
Так, локативы-наречия, по-разному трансформируя оппозиции там – здесь, вниз – вверх, нигде – всюду и т.д., становятся моделирующими категориями: выстраивают уникальную пространственную, «очеловеченную» модель.
Иногда значение места, движения и действия передается через самые статичные образы, например, таковым является слово стол в одноименном стихотворении (1933).
Мой письменный верный стол!Спасибо за то, что шелСо мною по всем путям.Меня охранял – как шрам.Мой письменный вьючный мул!Спасибо, что ног не гнулПод ношей, поклажу грез –Спасибо – что нес и нес…К себе пригвоздив чуть свет –Спасибо за то, что – вследСрывался! На всех путяхМеня настигал, как шах– Беглянку.– Назад, на стул!