Время красного дракона
Шрифт:
Придорогин подводил итоги операции и не знал, как оценить события. С одной стороны, успех: банда разгромлена. Преступники разбиты в пух и прах! Подобрано двенадцать трупов из банды, четверо взяты в плен: священник Никодим, Фарида, Майкл и подросток Гераська. Ни один работник НКВД не погиб. Захвачено три ручных пулемета, винтовки, обрезы, револьверы. Но и упущения значительны: у красноармейских рот большие потери — шестнадцать бойцов. Кроме того, два самых опасных бандита — Коровин и Держиморда — как сквозь землю провалились. А на Чертовом пальце,
— Где-то мы допустили промашку, — винился перед Придорогиным лейтенант Рудаков.
Из Гнилого угла на Горное ущелье свалилась туча с мелким, моросящим дождем. Но от дождя никто не прятался. Придорогин, Рудаков и Бурдин решили допросить захваченных преступников на их базе, у Чертова пальца. Майкл и Фарида на вопросы не отвечали. Отец Никодим изрекал выдержки из евангелия: «Нечестивые обнажают меч, и натягивают лук, чтобы низложить бедного и нищего, чтобы пронзить идущих прямым путем. Меч их войдет в их же сердце, и луки их сокрушатся».
Придорогин прервал пророчества Никодима:
— Врешь, попик! Карающий меч пролетариата пронзит только тебя и сообщников твоих — бандитов. Меня, Бурдина и Рудакова энтот меч не покарает. Потому как мы служим верно народу, партии, нашему вождю — товарищу Сталину.
Батюшка Никодим не покорялся:
— Не надейся на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Аминь!
Напрасно начальник НКВД Придорогин спорил с батюшкой. Изменчив этот мир. Ровно через месяц Александр Николаевич Придорогин будет сидеть жестоко избитым в одной камере с отцом Никодимом, Голубицким, Порошиным, Гейнеманом, Майклом, Гераськой... Но Придорогин не мог предполагать, что он окажется в челябинской тюрьме, да еще и в одной камере с этими преступниками. Придорогин честно исполнял долг, обычную для него работу. Он, будто железными клещами, схватил Гераську за ухо:
— Где спрятались, куда ушли Коровин и Держиморда?
— Ай, больно! Ничо не знаю! — верещал Гераська.
— Велосипед спрятан в пещерке — твой?
— Мой лисапед. Схватили миня бандиты с лисапедом. Во плену я у них был, не отпускали. Невиноватый я, дяденька начальник. Отпустите миня домой. Я за грибами ездил.
Бурдин закатил визгливому Гераське затрещину:
— Не валяй Ваньку, не разыгрывай простачка! Я сам видел, как ты стрелял из обреза по красноармейцам.
— Псы, ребенка бьют! — бодался Майкл.
Придорогин ткнул дулом револьвера Гераське в лоб:
— Говори, где Гришка Коровин? Считаю до трех и стреляю! Раз, два, два с половиной... три!
Начальник НКВД выстрелил, но перед этим чуть отвел ствол в сторону. Пуля пробила оттопыренное ухо Гераськи. Он схватился за ухо рукой, увидел на ладони кровь, завопил:
— Ратуйте, люди добрые! Убили миня! До крови убили, до смерти! Мильтоны проклятые! Убили миня!
Придорогин рычал нарочито устрашительным голосом:
— Где Коровин? Где Держиморда? Кто в городе связан с бандой?
Начальник НКВД выстрелил поверх мальчишечьей головы. Гераська упал как бы замертво или в обморок, а сам глаз приоткрывал, подсматривал, не начнут ли его пинать. Рудаков заметил хитрость упавшего Гераськи, захохотал:
— Комедию ломает, щенок!
Придорогин сунул револьвер в кобуру привычным жестом, сказал походя как бы, для всех:
— Пущай покривляется. Эсер умней оказался: банду выдал, рассказал, что прячутся в Горном ущелье. Эсер заработал помилование. А этих придурков расстреляют.
Гераська вскочил, кипя обличением:
— Врешь, начальник! Серафим не предаст! Брешешь ты, мильтон мерзогнусный! В палатке ты говорил, что Серафим показания не дает.
Бурдин улыбнулся, подтянул гимнастерку вокруг офицерского ремня, убирая складки:
— Ты знаком, карапет, с Эсером? Ты даже знаешь, что его зовут Серафимом? А как ты мог услышать то, что говорил Придорогин в палатке? Очень уж ты интересный и содержательный мальчик.
Цветь тридцать третья
Если бы Лаврентию Павловичу Берии сообщили, что скульпторша Мухина изваяла тайно Геббельса, он бы в это поверил. Но перед ним лежал отпечатанный типографским способом портрет Владимира Ильича Ленина с крупной надписью: «Разыскивается преступник!» Ни фамилии, ни имени, ни отечества, а просто — разыскивается преступник. Такой наглой выходки нельзя было ожидать на территории СССР. На такое могло бы пойти белоэмигрантское отребье. Но пакет с «розыскным плакатом» пришел почтой из уральского городка — Магнитогорска. Некий гражданин Шмель тайком сорвал плакат со стенда местного НКВД и выслал в Москву, адресуя пакет лично Берии.
Лаврентий Павлович позвонил в Челябинск — Федорову, приказал арестовать тех, кто выпустил розыскной плакат с портретом Ленина, а заодно и доносчика Шмеля, поскольку он наименовал себя в подписи — «заведующим вошебойки имени Розы Люксембург». Глупостей в стране победившего социализма было слишком уж много, требовалось их выкорчевывать. В провинции существовали общественные туалеты имени Карла Маркса, грязные пивнушки имени Ворошилова, прачечные имени Крупской... Но портрет Ленина с надписью «разыскивается преступник» — это непостижимо!
— Стереть всех в лагерную пыль! — приказал Берия.
— К вам подъехали Молотов и Завенягин, — доложили Лаврентию Павловичу.
— Сопроводите, — накрыл газетой «Правда» Берия портрет Владимира Ильича, оскверненный милицейской надписью.
Он вышел улыбчиво навстречу посетителям, улыбчиво пожал им руки, усадил на диван. Берия знал — с каким разговором приехали, пришли к нему Молотов и Завенягин. В числе десяти миллионов арестантов, заключенных было много ученых, инженеров. Молотов взял быка за рога сразу: