Все для тебя
Шрифт:
В кухне на нарядных салфетках стояли чайный сервиз, торт и блюдо с бутербродами с красной икрой.
— Что, Гриша денег привез? — пряча улыбку, спросила Марина.
При муже, видимо, Люда не решалась разыгрывать бедность.
— Ага, — промычала она и налила кофе в крошечную чашку из китайского фарфора.
— Ладно, Люда, хватит киснуть. Ты ведь прекрасно знаешь, Гриша вас не оставит. Так что отпусти его по-доброму. Тебе же лучше будет. Ты молодая еще, красивая, жильем и материально обеспечена. Захочешь, сто раз замуж выйдешь.
— Угу. Ты вон и моложе, и стройнее, и не бедная.
— Кто тебе сказал, что не выхожу? Как раз собираюсь. Я за вещами приехала.
— Поезд, ты говорила, вечером.
— А я никуда не уезжаю. Я к мужу переезжаю.
— А! Вот оно что! А я-то думаю, где ты все дни пропадаешь? Неужто по городу столько ходишь?
— Я, кстати, по городу и ходила.
— Но не одна?
— Да, не одна.
— Значит, ты к нему сюда приехала. А я решила, из-за нас… — Люда с оскорбленным видом поджала губы, возмущенная вероломным поведением Марины.
— И из-за вас тоже. — Марина поднялась, поблагодарила за кофе и пошла в детскую.
— Здравствуй, Гриша, — поцеловала она брата, войдя. — Не помешаю?
— Нет, мы уже обо всем поговорили. Можно пить чай.
— Вы идите, а я уже выпила.
Брат с племянниками отправились в кухню. А Марина стала складывать вещи. Косметичка в сумочке, не забыть взять зубную щетку и белье. Она закрыла замки. Ну, кажется, все, ничего не забыла.
— Куда ты, Гриша? Чай стынет, — услышала она Людкин голос.
— Ничего, я холодный попью.
Брат зашел в комнату и, закрыв дверь, присел на диван.
— Собралась?
— Да, — улыбнулась Марина.
— Людмила мне сказала. Ты правда переезжаешь к нему?
Она кивнула.
— Решила остаться?
— На неделю. Провожу Рому и вернусь. Гриша, не говори ничего. — Она вскочила и присела рядом, прижалась к плечу брата. — Я так счастлива! Не останавливай меня!
— Ладно… Но я должен рассказать тебе одну историю.
— Что за трагизм в голосе? Плохого и слушать не хочу. Хватит его с меня.
— Если я это скрою от тебя, ты сама мне потом не простишь.
— Что-то случилось?
— Это случилось уже давно, — начал он, помолчав, словно собираясь с мыслями. — Дело в том, что я тебе не совсем родной брат. Вернее, я тебе брат только по матери.
— Тоже мне секрет Полишинеля! Да я эту историю от бабушки Вали давно знаю. Странная привычка у нас в семье, все всё знают — но секрет.
— Просто не хотят пустой болтовней маму расстраивать, — сердито ответил Гриша. — Ну, раз ты все знаешь, то к лучшему. Я это узнал не от мамы и не от бабушки Вали, и совсем не тогда, когда они решили посвятить меня в тайну моего рождения. Мне это поведала вторая моя бабушка, вернее — третья, мать моего родного отца. Мне тогда было лет шесть, и я уже жил с мамой, папой и его родителями в городе, в нашей квартире. Но на лето меня привозили в Калиновку. Все-таки я там провел все свое раннее детство. Бабушка Тома с дедом Антоном по мне очень скучали, да и я по ним…
…После большого города Грише было привольно в Калиновке. Здесь все осталось прежним: его комната, его велосипед, игрушки, друзья во дворе. Нельзя сказать, чтобы в детстве он не слышал пересудов за спиной о том, что растет
— Нет у тебя никакого папы! — иногда кричал ему какой-нибудь соседский мальчишка, и Гриша кулаками доказывал обратное.
Он ждал папу долго и терпеливо. И дождался. Папа приехал, поднял его на руки, прижал к себе. Его папа был самый лучший!
И вот как-то в свой первый после городской жизни приезд к бабушке Томе, гуляя по улице, Гриша заметил странную женщину. Она смотрела на него так пристально, что ему стало неловко. Женщина была уже не молодой, с жалобно сморщенным лицом, и смотрела на него так, словно собиралась заплакать. Он хотел было пробежать мимо, но женщина удержала его, схватив за руку.
— Погоди, малец. Ты — Гриша?
— Гриша.
— Гриша! Дай хоть посмотрю на тебя. Вырос как! И глазенки те же, и волосы, как у папки.
Это Грише уже понравилось. Он любил папу и хотел быть на него похожим. Правда, все утверждали, что он похож на маму. А вот эта тетенька думает иначе.
— Ты теперь в городе живешь?
Он кивнул.
— Ну и как, не обижают тебя там?
— Нет, — заулыбался Гриша, — что вы, тетенька.
— Не тетенька я тебе, а бабушка, — заплакала женщина. — Родная бабушка. Ой, знала бы я, что так все обернется! Да разве ж бы я Аню-то не признала! Все для него, для сыночка старалась. Не хочет, думаю, и не надо. Его дело. Против совести пошла ради него. Суда людского не побоялась, а про Божий суд забыла. Женись он тогда, вернулся бы домой или хотя бы приезжал каждый год, как другие. Аня ему не позволила бы стариками брезговать. Всегда совестная была. А теперь что? Одна как перст. Старика схоронила. Сын и думать забыл. За семь лет два раза только и приехал. Дождусь ли теперь? И внучка не вижу. Чужие люди растят!
Она так причитала и заливалась слезами, что маленькому Грише стало ее жалко. Он ничего не понял про эту тетеньку, про ее сына и внука, но природная доброта побудила его погладить бедную женщину по склоненной голове.
В ответ на эту детскую ласку женщина принялась целовать его перепачканные руки и совать Грише деньги.
— Возьми, возьми, внучек, — засовывала она ему в карманы скомканные бумажки. — Купи себе что-нибудь от бабы Вари. Тамаре только не говори, осерчает. — Она несколько раз торопливо поцеловала его в макушку и ушла.
Про Тамару Гриша понял. Эта странная женщина дала ему денег на игрушку, но просила не говорить бабушке Тамаре.
На следующий день Гриша решил пойти в магазин и купить всем подарки. Денег баба Варя дала много. Почти тридцать рублей. Гриша уже разбирался немного в том, что сколько стоит. И знал, что ему могут купить, а что нет, потому что дорого. Он не собирался тратить все деньги на себя, хотел одарить подарками всех — маму, папу, бабушку Валю, бабушку Тому и обоих дедушек. У него столько денег! Можно, наверное, весь магазин скупить.