Всеблагое электричество
Шрифт:
Художник шумно вздохнул, потом попросил:
— Думай о чем-нибудь отстраненном, нужное я возьму сам.
Тогда я улегся на кровать и уставился в потолок, на котором скользили неровные отблески свечи, но не думать о Елизавете-Марии оказалось совсем не просто.
Девушка занимала все мои мысли. Всего меня.
Заскрипел по бумаге грифель карандаша, и, не дожидаясь окрика Шарля, я начал гадать, где сейчас скрывается дядя и не найдет ли его душитель. Постепенно мысли начали крутиться вокруг шкатулки с руной
— Лео! — простонал Шарль Малакар, откладывая карандаш. — С тобой просто невозможно работать! Ты словно расплавленное золото мне в голову льешь! — Он встал из-за мольберта, приложился к кувшину и предложил: — Ладно, смотри…
Я взял свечу, подошел к портрету и ошеломленно замер на месте.
Елизавета-Мария фон Нальц выглядела живой. Пусть рисунок и был полностью черно-белым, лишь светились оранжевыми крапинками глаза сиятельной, но казалось, что сейчас она улыбнется и заговорит со мной. Вот прямо сейчас…
— Лео! — одернул меня Шарль. — Контролируй свой талант. Контролируй!
— Я в порядке, — прошептал я, вытирая носовым платком вспотевшее лицо. — Шарль, это просто потрясающе!
— Любовь, любовь, — только и покачал головой художник.
Я снял лист с мольберта и свернул его в трубочку. Мне стало легче, нет — действительно легче. Не знаю, было это особенностью таланта Шарля или вывертом человеческой психики, но всякий раз, когда рисовальщик выплескивал на бумагу мои фантазии, они тускнели и больше не рвали голову на части.
Мысли о Елизавете-Марии перестали терзать меня, вернулась ясность ума, и оставило навязчивое желание во что бы то ни стало вновь увидеть девушку. Только сейчас я понял, сколь близок был к тому, чтобы обманом проникнуть на завтрашний прием барона Дюрера. Аж не по себе сделалось…
— Лео! — окликнул меня художник, починяя затупленные за день карандаши. — Есть кое-что еще…
— Да?
— Кое-что в твоей голове…
— Что в моей голове? — нахмурился я, ведь никому не нравится, когда чужие роются в его воспоминаниях. И пусть Шарль воспринимал лишь самые яркие образы, на миг стало не по себе.
Художник прекрасно понимал всю щекотливость ситуации и продолжил без былой уверенности.
— Я кое-что увидел, — вздохнул он. — То, что уже видел раньше. Собственными глазами. Я ведь не всегда был слепым кротом! Когда-то я был молод и зряч. Когда-то дамы даже полагали меня симпатичным!
— И что же ты видел?
— Тень, — просто ответил рисовальщик. — Человек, чьего лица я не мог разглядеть ни тогда, ни сейчас. Ты подумал о нем мельком, но очень уж образ запоминающийся…
Я невольно кивнул. Образ душителя и в самом деле врезался в память намертво.
— Шарль, кто это?
— Не знаю, —
— Их? — озадачился я.
— Их, — подтвердил Шарль. — Лео! Безликие тени служили одному из самых влиятельных падших, возвращение этих отродий ни к чему хорошему не приведет.
— Я видел только одного.
— Где один, там и остальные! — отрезал старик; лицо его осунулось и побледнело. — Никто не видел их с самого восстания. Никто и никогда. Затевается что-то серьезно, если они вылезли из своей норы.
Я постарался скрыть охватившую меня нервозность и уверил рисовальщика:
— Надеюсь, никто их больше и не увидит.
— Держись от этих тварей подальше, — посоветовал Шарль. — А лучше сообщи властям. Это все неспроста.
— Хорошо, — не стал спорить я с художником. — Подумаю над этим.
— Будь осторожен, — попросил старик, зябко кутаясь в плед. Привет из прошлого откровенно выбил его из колеи.
— Обязательно, — пообещал я и достал портмоне.
— Я не нуждаюсь в деньгах! — заявил художник, заслышав шелест банкнот.
— Все нуждаются в деньгах, — возразил я, выложил на стол пятьдесят франков и отошел к двери. — Береги себя, Шарль.
— Лео! — рассмеялся рисовальщик. — Ты украл мою фразу!
— Знаю, — усмехнулся я и вышел за дверь.
В неровном свете зажигалки я поднялся на подземную улицу уровнем выше, там поспешил к ближайшей лестнице. Задерживаться под землей дольше необходимого не хотелось, и вовсе не из-за нелюбви к подвалам, просто требовалось перевести дух и хорошенько обдумать услышанное.
Хоть виду старался и не подать, но слова Шарля меня чрезвычайно обеспокоили. Если верить учебникам истории, блистательный Рафаил был крупной фигурой даже по меркам падших. Штурм его загородного имения затянулся на несколько дней, а впоследствии стал одной из наиболее популярных тем батальной живописи того времени.
Неужели кто-то из приближенных падшего уцелел в той бойне и теперь вернулся обратно более чем полвека спустя? Но зачем? И как с этим связана алюминиевая шкатулка Эмиля Ри?
От безответных вопросов разболелась голова. Резкие порывы ветра бросали в лицо мелкую морось; хотелось скорее попасть домой, запереть ставни и улечься в постель. Просто позабыть обо всех бедах и проблемах хотя бы на ночь. Выспаться и с ясной головой обдумать сложившуюся ситуацию, которая с каждым днем нравилась мне все меньше и меньше.
Слуги падшего, подумать только!
Но сразу после возвращения домой отправиться спать не получилось; традиционно уже пришлось составить компанию Елизавете-Марии за ужином. Благо та оказалась непривычно молчаливой, да и Теодор приносил с кухни блюда тихой безмолвной тенью.