Всеблагое электричество
Шрифт:
— У себя дома? — опешил Рамон.
— У себя, — спокойно подтвердил я. — И, думаю, он был вовсе не последним. Поэтому в твоих же интересах помочь мне выжечь их гнездо. Мало ли что им придет на ум.
— Дьявольщина! — выругался крепыш и надолго замолчал. Потом уточнил: — Ты платишь пять сотен и у тебя есть огнемет?
— Если придется пустить его в ход, накину еще пару сотен. Семь сотен в день даже главный инспектор не получает!
— Ему так рисковать не приходится! — Рамон поднялся со стула и прошелся по сторожке. —
— Скрывается, но рано или поздно ему придется выйти на связь. Он у меня вот где! — и я продемонстрировал приятелю крепко сжатый кулак.
Рамон кивнул и выставил встречное условие:
— Тысяча в день.
— Пятьсот.
— Лео, я чуть в ящик вчера по твоей милости не сыграл!
— И кто тебя спас?
— А кто меня в это дело втравил?
В словах приятеля имелся определенный резон, но платить столь несусветную сумму я не собирался.
— Пятьсот, Рамон. Пятьсот, и не сантимом больше. Моя финансовая состоятельность оставляет желать лучшего.
— Пятьсот — это слишком мало, — не пошел на уступку напарник. — К чему мне так рисковать? Пятьсот — это два боя на ринге!
— Подумай лучше, во что превратится твоя физиономия за эти два боя! — напомнил я, покрутив пальцами перед лицом.
— Зато меня не удавит малефик!
— Хорошо! — сдался я. — Будет тебе тысяча! Но только если придется пострелять. Пятьсот и пятьсот. Договорились?
— По рукам.
Я поднялся с табурета и оперся на трость.
— Приведи в порядок броневик и заезжай за мной в «Прелестную вакханку».
— А огнемет?
— Все будет.
И, отсалютовав Рамону, я вышел на улицу.
Наводить шорох на нужных людей было слишком рано, и после угольных складов я отправился в гости к Альберту Брандту.
Но подниматься к поэту не стал. Сначала заглянул в цирюльню неподалеку, затем уселся за уличный столик под тентом варьете и попросил заспанного племянника хозяйки принести кофе, сахарницу и кувшинчик сливок. Завтракать решил купленными по дороге круассанами.
Погода портилась на глазах, бежала по каналу отливавшая свинцом мелкая рябь, свистел в дымоходах ветер, трепетал матерчатый навес. Небо окончательно затянули темные облака, и было удивительно приятно пить сладкий горячий кофе с молоком и чувствовать себя обычным человеком.
Альберт Брандт появился, когда от круассанов остались одни только крошки.
— Мог бы и подняться, — пробурчал он, зябко кутаясь в наброшенный на плечи плед.
— Уже встал? — удивился я, взглянув на часы. — Ты рано сегодня.
— Погода располагает, — пояснил Альберт, сходил в бар варьете за глинтвейном и вернулся за стол. — Выглядишь невыспавшимся, Лео, — отметил он.
— Не выспался, — рассмеялся я нервным смешком.
— Проблемы?
Я просто провел пальцем над головой.
— Могу чем-то помочь? — спросил приятель.
— Сам справлюсь.
—
— Понимаешь, Альберт, — вздохнул я, отпив кофе, — я будто в колею попал. Теперь не свернуть. Либо добегу до финиша, либо сдохну. Третьего не дано.
— Все так серьезно?
— Не знаю, — рассмеялся я. — Просто не знаю. Я уже ни в чем не уверен. Мой талант пошел вразнос, и кажется, что все вокруг создано моим воображением. А как только отворачиваюсь, реальность рассыпается серой трухой.
Поэт надолго приник к бокалу с горячим вином, потом произнес, глядя на канал:
— Всех нас, Лео, время от времени посещают подобные мысли.
— Вот только я могу провернуть это, а остальные нет.
— Не думаю, что у тебя настолько извращенное воображение, — с улыбкой покачал головой Альберт Брандт. — Лео, проклятье! Почитай газеты, разве такое могло прийти тебе в голову? Взрывы, забастовки, войны! Мир летит в тартарары, мировой порядок рушится, империя трещит по швам! А чудеса науки? Каждый день происходит что-то новое, каждый день!
— Я и не претендую на роль творца, — пожал я плечами. — Просто хандрю.
Альберт пристально уставился на меня, потом одним длинным глотком допил глинтвейн и предложил:
— Хочешь, проведу на прием у барона Дюрера?
— Хочу, но не стоит, — отказался я.
— По какой причине, позволь поинтересоваться? — прищурился Альберт, оглаживая свою песочного цвета бородку. Его светлые глаза окончательно выцвели, словно мой сиятельный друг намеревался пустить в ход свой дар убеждения.
Я головой покачал.
— Во-первых, с моей стороны было бы не очень красиво стеснять тебя, — объявил поэту. — Ты ведь собирался взять на прием даму сердца, так?
— Инкогнито, — подтвердил Альберт. — Но это не важно. Настоящая дружба, Леопольд…
— Во-вторых, не хочу. Не хочу видеть Елизавету-Марию с ее женихом.
— Ты мог бы попытаться…
— Нет! — отрезал я. — Не мог. И, в-третьих, ты забываешь о колее. Мои слова о ней вовсе не преувеличение. Дела не терпят отлагательств. Сегодня я буду занят.
— Не освободишься до четырех?
— Нет.
— Досадно. Приемы у Дюреров — это нечто незабываемое.
— Алюминиевый король многое может себе позволить, — пожал я плечами. — Не знаешь, он не родственник тому самому Дюреру?
— Понятия не имею, — легкомысленно отмахнулся Альберт.
— Будешь читать поэму о Прокрусте? — спросил тогда я.
Альберт задумался.
— Нет, — решил он. — Сначала доведу ее до ума.
Я кивнул, в задумчивости осмотрелся по сторонам, потом глянул на часы.
Рамон задерживался, и это мне совсем не нравилось.
Только забеспокоился, и сразу из-за угла под треск порохового двигателя вывернул броневик. Неповоротливая самоходная коляска неспешно проползла по набережной и свернула на соседнюю улицу; тогда стал собираться и я.