Второе пришествие
Шрифт:
– Он сблизился с Галаевым, я несколько раз видел, как они о чем-то шептались.
– Я тоже видел, и это может представлять опасность. Галаев такой же зелот, как и Симон. Только современный. Вот они и столковались между собой. Я вас попрошу, Марк, по-возможности, приглядывайте за ними, чтобы они не натворили бед. Я чувствую, что ключевые события произойдут уже скоро.
Введенский видел, как с каждым днем усиливалось общее ожесточение. Если в начале противоборствующие стороны относились друг к другу вполне терпимо, даже периодически дружелюбно переговаривались, то с какого-то момента эти настроения исчезли, зато взаимная
Все эти настроения Введенский ощущал на себе, ему становилось все трудней жить на ограниченном пространстве, хотелось на волю, вернуться к ситуации, когда перед ним был открыт весь мир. Вот только тогда он ее особенно не ценил, воспринимал как само разумеющее дело. И теперь тосковал о ней с каждым днем все сильнее.
При этом он не забывал о просьбе Иисуса присматривать за Симоном Кананитом. Тот же все тесней общался с Галаевым и его людьми или батальоном, как они предпочитали называть свой небольшой отряд. И все меньше - с Иисусом и другими апостолами.
Однажды Введенский решил вызвать Симона на откровенность. Во время обеда он специально занял место рядом с апостолом. Здесь же расположился и Галаев.
– Симон, я заметил, вы редко бываете вместе с вашими друзьями, - сказал Введенский.
Симон Кананит не слишком довольно посмотрел на Введенского.
– С кем хочу, с тем и бываю, - не очень любезно ответил он.
– Конечно, - поспешно согласился Введенский.
– Я вас хотел расспросить.
– О чем?
– настороженно произнес Симоном Кананит.
– Вы же были зелотом. Меня интересует это движение.
– Я им остаюсь!
– с гордостью произнес апостол.
– Это были лихие ребята, - вмешался в разговор Галаев.
– Мне Симон много рассказал про то, как они воевали с римлянами. У них есть чему нам поучиться. Мы в душе все зелоты.
– Они спровоцировали восстание, в результате погибло много людей, был разрушен город и храм.
– Город и храм можно снова отстроить, - не согласился Галаев.
– Зато они были смелыми и решительными. Это куда важнее. Посмотрите, сколько нас тут всего, горстка, а все остальные сидят дома и смотрят, что происходит по телеку, как спектакль. Хотя я точно знаю, большинство этих людишек не меньше ненавидят этот режим, чем мы. Но бороться не желают, ждут, когда мы с ним покончим. Только зря надеются, когда это случится, возьмемся за них. Равнодушные - это те же наши враги.
– Между прочим, зелоты тоже убивали своих, тех, кто выступал против их безумных планов, - произнес Введенский.
– Что же вы предлагаете, сидеть всем по домам?
– Вовсе нет. Каждый делает свой выбор. Мы выбрали борьбу. Но тот, кто остался дома, пусть общается со своей совестью. А вам никто не давал полномочий казнить или миловать. Для этого есть суд.
– Суд!
– фыркнул Галаев.
– Нам ли не знать отечественный суд. Скольких он наших ребят без всякой вины засудил.
– Это не суд, а судилище. Для того мы все тут находимся, чтобы у нас был настоящий, справедливый суд. А вы хотите вести себя точно так же, как этот преступный режим. В таком случае, объясните, ради чего мы все боремся. Чтобы их место заняли вы - и
Этот аргумент заставил Галаева задуматься. По его лицу проносились тени одолевавших его мыслей.
– Нет, вы не правы, - произнес он, но он не сумел погасить сомнения в голосе.
– В том-то и дело, что есть большой шанс, что могу оказаться правым. В истории так нередко случалось, люди сами не понимали, какие демоны в них таятся. А когда приходили к власти, они и выскакивали наружу. А в вас демонов более чем достаточно. Да и в вас тоже, - кивнул Введенский в сторону апостола. Поэтому вы и подружились.
– Единомышленники всегда дружат, - произнес Галаев.
– Иногда лучше бы не дружили.
– То, что не удалось нам тогда, мы сделаем сейчас, - вдруг заявил Симон Кананит.
Введенским овладело беспокойство. Вот тебе и апостол - проповедник добра и любви, примирения. За столько веков из него нисколько не выветрился дух агрессивности и непримиримость. Даже Иисус не смог вытравить из него эти качества. Если их не остановить, эта парочка способна натворить всяких дел. Вот только непонятно, каким образом это сделать.
80.
Несколько дней прошли относительно спокойно, но Введенского не покидало ощущение, что это затишье перед бурей. Он томился от безделья, так как никто ему не давал никаких поручений. Поэтому единственное, что оставалось делать, это наблюдать за тем, что происходит в лагере. А там, с его точки зрения, происходили весьма любопытные события. Если сразу после его образования тут полностью главенствовал Бурцев и даже непокорный Галаев в целом не оспаривал его руководство, хотя иногда и спорил с ним, то с какого-то момента на первый план стал выдвигаться Иисус. Нет, он не командовал обороной баррикад, не давал распоряжения, что и как делать, но как-то само собой незаметно вокруг него стали группироваться люди. Сначала их было не слишком много, но это число неуклонно увеличивалось. Поначалу Введенский даже не обратил внимания на это явление, но затем стал замечать, как часто собираются вокруг Него народ, причем, не просто собирается, а происходят оживленные беседы.
Введенский стал ощущать, что атмосфера в лагере стала меняться. В чем смысл этих перемен он не очень понимал, просто она стала немного, но иной. Он даже полагал, что ошибается, что является жертвой иллюзии. Но то, что что-то происходит на самом деле, подтвердил Бурцев.
Они сидели в комнате, обменивались ничего не значащими фразами, когда Бурцев вдруг внимательно посмотрел на Введенского.
– Слушай, Марк, а кто все же этот Иоанн?
Вопрос Бурцева заставил Введенского замереть.
– Почему ты спрашиваешь?
– Он тут проповедует прямо, как Христос. Ходит среди наших парней, что-то им постоянно говорит, предлагает следовать за ним. Прямо, как Иисус среди апостолов.
– Обычное поведение проповедника, - сказал Введенский.
– Они все ведут себя очень похоже.
Бурцев с сомнением посмотрел на него.
– Видел я в своей жизни проповедников, какие-то они иные. А этот...
– Бурцев задумчиво замолчал.
– Чует мое сердце, ты чего-то от меня утаиваешь. И не говори, коли не можешь. Мне другое беспокоит: на пользу ли нашему делу идут его проповеди или нет? В данный момент это важней всего. Все остальное может подождать.