Введение в философию желания
Шрифт:
Желание, воображение, фантазия, мечта, надежда. Между всеми этими понятиями существует тесная связь и единство. Нередко они употребляются в качестве синонимов. Вместе с тем между ними имеются различия. Воображение – это средство, которым «пользуются» желание, мечта и фантазия. Фантазия – выдумывание без привязки к конкретной жизни, без соизмерения имеющихся у меня в наличии сил и способностей с теми, что понадобятся для воплощения фантазии в жизнь. Более того, это полная «анархия» воображения. Фантазия не прагматична. Если я стану воображать себя балериной или японкой – это будет именно фантазия. Надежда описывает состояние ожидания, когда человек сделал все, что мог, а теперь уповает на других. В надежде собственной активности субъекта уже нет, есть лишь «работа» судьбы, решения которой с волнением ждет надеющийся. Мечта очень близко стоит по смыслу к желанию, но воображаемое здесь столь далеко отстоит по времени от сегодняшнего дня, что
Я могу мечтать и фантазировать, о чем угодно. Желание, будучи моим, принадлежит мне не полностью. Оно не целиком в моей власти. Я не могу заставить себя желать. И даже имея желание, я не могу желать все, что угодно и сколько угодно. Сопротивление желанию свободы, потакание тем желаниям, которые нарушают идентификацию личности, мешают утверждению личной воли, – вызывает тревогу, тоску, тошноту, скуку и непреодолимо ведет к умиранию желания. Есть что-то в желании, что мне не принадлежит. Желание может изменить человеку. И здесь обнаруживается некоторая близость между желанием и надеждой.
Желание «точно знает», что причиной его возникновения является благо (см.: «Авторитет желания»), хотя субъект желания не всегда правильно определяет, в чем конкретно это благо заключено (противоречие между объектом и предметом желания). Фантазия, мечта, надежда такой уверенностью «похвастаться» не могут.
Желание – это не пустое воображение того, чего здесь нет. Желать – уже созидать будущее, вводить будущее в состав настоящего. От желания сложнее отмахнуться, чем от фантазии и мечты. Желание – это реальные, уже имеющиеся у меня силы на созидание воображаемого. Желание, в отличие от мечты, фантазии и надежды, – факт, составляющий самим своим существованием достаточное основание к действию.
Желание и любовь. В обыденной речи слово желание очень часто используется как синоним любви и, наоборот, словом любовь могут называть и желание, и любое вообще страстное стремление, привязанность или склонность. Определение любви как «целестремительной и соединительной силы» (определение Р.Г. Апресяна) скорее сближает эти два понятия, ведь желание всегда целестремительно. Что же общего у двух этих феноменов, и что их различает?
И любовь, и желание предстают в культуре в виде мифов. Например, современная массовая культура, несомненно, располагает очень влиятельным мифом любви. В этом мифе любовь не существует без чувственной страсти; образы любви, создаваемые в современном искусстве, есть, по сути, образы болезни, недуга. Современный миф желания также является весьма влиятельным мифом. Уверенность в том, что в двадцать первом веке на смену человеку производящему пришел человек развлекающийся и наслаждающийся, не просто разделяется многими социологами, философами, художниками, священниками, журналистами, – общая интуиция смело определяет происходящие в современной культуре перемены как превращение общества потребления в общество желания.
Считать главным отличием желания от любви «жар», «страстность», «чувственность», «телесность», без которых второе может обойтись, – ошибка. Любовь может быть чувственной, а желание – «холодным» («разумным»). Ошибочное ассоциирование желания с обладанием, с одной стороны, а также редуцирование желания к сексуальному влечению, с другой, мешают увидеть общее у желания и любви.
Если желание и относится к человеческой «телесности», то речь следует вести не о «природном» или «социальном», но скорее о «культурном теле». «Культурное тело» является своего рода квинтэссенцией, завершением процесса перехода от «безличных», природнотелесных предпосылок к собственно человеческому, не только социально-функциональному, но и личностному бытию телесности» [44] (с. 249).
44
Культурология. XX век: энциклопедия. Т. 2. – СПб.: Университетская книга, 1998. – Ст. «Телесность как социокультурный феномен».
Желание и любовь – влечения, но их следует отличать от
Сходным является и то, что желание, как и любовь, не связаны с потребностью. Так, Р.Г. Апресян пишет: «В любви не реализуется потребность в другом человеке, хотя у большинства людей есть потребность в общении, в близком человеке. В любви эта потребность разрешается, но сама любовь не является выражением и продолжением этой потребности» (электронный вариант лекции № 7 о Д. фон Гильдебранде в курсе «Философия любви: история идей»).
Разница между феноменами желания и любви заключается в том, что желание – устремленность к цели и потому – предрасположенность к действию. Подлинная любовь тоже целестремительна и требует готовности к действию во имя любимого/любимой, но как интенциональный агент любовь все же не имеет достаточного содержания, что не так в случае желания, которое вместе с уверенностью является обязательным агентом действия; желание относится прежде всего к волевой сфере человека. В философских работах о природе человека понятие желания стоит в одном ряду с понятиями «воля», «свобода», «действие» (Локк, Гоббс, Кант, Гегель). Понятие любви не относится к воле; желание анализируется как достояние практического разума. Любовь никогда не анализируется в контексте проблемы разума. Желание есть резон, рациональное основание к действию. Что можно сказать в этом случае о любви? Разве не может любовь служить достаточным основанием к действию? Кажется, что да, но ведь не является редкостью ситуация, когда любовь парализует всякую способность к действию, чего не скажешь о желании; желание обязательно указывает на благо для субъекта желания, любовь в этом смысле – жертвенна. Этот момент, правда, требует уточнения. Любящий бескорыстно получает взамен чувство собственного нравственного совершенства или искушение чувствовать превосходство над эгоистичным возлюбленным (в чем герой кинофильма «Страна глухих», например, не преминул упрекнуть жертвенно любящую его девушку). С другой стороны, нацеленное на субъективное благо желание актуализирует личность – символ сознательности, ответственности и вменяемости, что делает его этически значимым.
Если любовь (по определению Гильдебранда) – «ценностный ответ», тогда должен существовать «вопрос» или «задача», на которую получен этот «ответ». Что же служит этой задачей? Если мы полюбили, признали ценность Другого, его принципиальную незаместимость, то это произошло лишь потому, что мы ждали Встречи. Мы готовы были высоко ставить определенные качества личности прежде, чем встретили конкретную личность – носителя этих качеств. Мы желали любить, уважать и почитать некоторые особенности и свойства характера или внешности, что означает способность отличать одно от другого, предпочитать одно другому, выбирать одно, а не другое. Именно желание как «ценностная задача» и делает возможным «ценностный ответ» любви. В любви мы находим то, что искали. Мы потому можем очень хорошо понимать, ясно осознавать ценность и уникальность Другого, но – при отсутствии желания – не любить этого человека.
Осознавать ценность и любить – не одно и то же. Любить всегда – иметь желание. Где желание – особый духовный труд выделения, вычленения, избрания «этого» из всего «другого», готовность и способность отстаивать свое видение Другого как уникального и неповторимого Другого. Поскольку желание всегда объектно специфицировано, любовь и находит в конкретном человеке того идеального Другого, к которому стремило субъекта его желание (чудесная способность желания знать благо до того, как его собственно узнали/получили во владение).
С другой стороны, желая, мы рискуем («трехсторонность» желания, соединяющего личностное, родовое и трансцендентное). Желание есть всегда Удивление, поскольку тот, кого мы ждали, оказывается иным. Черты, которые мы уже готовы были любить и уважать, неожиданно поражают нас своей уникальностью, единственностью, исключительностью. Лицо Другого излучает «мерцание» – в том смысле, что мы видим этого человека, и, в то же время, видим идеального человека в нем. Но только метафизическое желание позволило нам увидеть в «Ты» – «Он», увидеть в лицах других «следы», по которым, – как считал Э. Левинас, – следуют за намеренно оставившим их Богом.