Выбор

Гончарова Галина Дмитриевна

Просто играл.

Просто врал.

Поделом ему будет, подлецу!

И Устьке поделом! Что она — раньше не знала?! Знала, наверняка! Сказать Аксинье не могла? Или Михайле сказать…

Уж могла бы и присушку какую ей дать! Это пусть она отговаривается, что не умеет, а так-то наверняка царевича она присушила! Иначе б Федор на нее никогда не клюнул!

Она же страшная! Аксинья намного красивее! А уж Данилова Марфа так и вообще красотка… была! Может, ее Устька и испортила?

Точно, она, кому еще такое было надобно? Вот Аксинья за

Федора замуж выйдет, обязательно ему пожалуется. И Устьку, мерзавку, тогда в монастырь на покаяние!

Навечно!

Или лучше ее при себе оставить? Пусть смотрит и завидует?

И так тоже можно! Аксинья потом подумает, как лучше сделать.

А пока… жемчуг занял свое место в волосах Устиньи, и девушка вышла из комнаты. Аксинья пошла за ней, она сегодня тоже принарядилась, не так, как Устька, конечно, но сарафан алый надела, брови подчернила, щеки нарумянила… сказал бы ей кто, что выглядит она ужасно — век бы не поверила. Но выглядела Аксинья размалеванным клоуном.

Впрочем, это ни на что уже не влияло.

* * *

Вот и Сердоликовая палата.

Не любила ее Устинья, да кто б ее спрашивал? Сказано — прийти, они и пришли послушно. Стоят боярышни, переглядываются. Молчат.

Устя тоже молчит.

Она-то знает, что в той черной жизни с ней было, но в этой — не допустит она такого!

Ежели сейчас Федор ее своей невестой назовет, да не откажет она, празднество начнется.

Потом она будет в палатах царских жить, с Федором видеться, к свадьбе готовиться, а потом… за пару дней до свадьбы Устя просто исчезнет, как не бывало. Выйдет из горницы своей, да и пойдет себе, куда глаза глядят. В потайной ход, потом еще куда… она и сама не знает, покамест.

К Добряне.

А оттуда — куда ветер понесет.

Не может она за Федьку замуж выйти, не готова она такое еще раз повторить. Сколько можно, при Борисе останется… потом уйдет.

А палата вся искрится, камень сердолик и тут, и там вделан, капли крови напоминает.

И царь на троне сидит, и бояре стоят.

А вот и Федор, и матушка его за ним следом… идет важно, в руке ширинку несет, вот уж шаг до него остался, вот уж он руку протягивает…

А в следующий миг оно и случилось. Устя и не поняла сразу, что произошло, просто ударило что-то в затылок, стиснуло, сдавило…

На глазах царя, царевича и всех бояр, Устинья Алексеевна Заболоцкая потеряла сознание.

* * *

Борису происходящее не по душе было.

Сильно не по душе. Когда он Федора с ширинкой расшитой увидел, на троне приподнялся, рявкнуть хотел, да что тут сделаешь?! На глазах у бояр всех семью царскую позорить?

Нельзя так делать, внутри семьи любые распри могут быть, а перед чужими стоять они должны вместе, крепко. Не может Борис показать своей неприязни к мачехе, к брату младшему, иначе затравят их бояре. А потом и его затравят, где царевич, там и царь, невелик шажок.

Но и допускать, чтобы Устя, даже и ненадолго, до Красной

Горки невестой Федора стала… неправильно это.

Нехорошо.

Борис сам себе покамест не признавался, но… Устя чем-то запала ему в душу.

Вроде бы и о любви они не говорили, и глазами томными на него Устя не смотрела, и не до того ему. Но вот это ощущение, что твоя спина прикрыта…

Что рядом с тобой человек, который жизнь отдаст, а тебя тронуть не даст… откуда оно взялось?

То ли, когда он уснул рядом с Устиньей, и та всю ночь над ним сидела.

То ли когда утешала она его после Маринкиной измены.

То ли когда он ее утешал…

Борис и сам ответа не знал, вот и злился. Устинью он Федору не отдаст, это уж точно! Не по себе братец дерево рубит, но как ему о том сказать? Он и слышать ничего не желает… А как потом ему, Борису, на Устинье жениться? А ведь он, считай, решился уже, только не поговорил с самой волхвой… и не успеет теперь… сколько ж бед Федька этим сговором принесет… ох, оторвет Боря братцу пустую голову!

Сидел Борис на троне своем, зубы стискивал зло, скипетр в руке сжимал, державу… руку удалось удобно на подлокотник пристроить. Тяжелая, зараза!

Бояре рядом, боярышни пришли, Устя стоит второй с краю, за боярышнями их служанки, а за ней сестра стоит, раскрашена, что кукла глиняная, аж жутко.

Двери распахнулись, Федор вошел. Боря-то думал, что он сейчас отпустит боярышень, а он в руке ширинку несет, вышитую золотом, да перстень. Сейчас он их должен невесте своей отдать… ах ты ж гад такой! Вот он подошел, руку протянул…

И тут Устя просто упала на пол. Осела, словно дерево подрубленное, покамест на колени.

Федор так и стоял бы дурак дураком, но у него сестра Устиньи приняла и перстень, и ширинку, а сам Федор к Устинье склонился, на руки ее поднять попробовал…

Куда там!

Устя выгнулась, вскрикнула глухо — и вовсе недвижная обмякла.

Борис и сам не заметил, как рядом оказался. Его-то силой Бог не обидел, в отличие от Федора, он Устинью на руки и поднять смог.

— Что с ней?

Кто спросил?

Борис и заметить не успел. Зато услышал звонкий и четкий голос царицы Любавы.

— Видимо, больная она! Господь отвел, Феденька!

— Матушка?

— Но когда выбрал ты боярышню Заболоцкую — женись. Только не на старшей, а на младшей, раз уж ты ей перстень отдал.

— А… э…

Кому другому Федор мог бы возразить.

Но родимой матушке? Любимой?

Никогда! Выпалить то, что у него на языке вертится? Да разве ж такое можно? И Любава отыграла еще несколько шагов.

— Отче!

Патриарх словно и ждал этого.

— Волю Божию вижу, чадо в том, что не вручил ты перстень свой больной девушке, коя не смогла бы стать тебе хорошей женой и матерью твоим детям. Господь и в том участие свое явил, что сделал ты выбор — и выбор хороший. Чем не невеста тебе Аксинья Заболоцкая? И мила, и пригожа, и здорова — благословляю сей союз!