Я никогда не была спокойна

Маттина Амедео Ла

Банкет во Дворце труда: речь Серрати, Д’Арагона, Бомбаччи, Маклейна; оркестр военно-морского флота играет избранные произведения из опер «Тоска» и «Паяцы» в исполнении русских артистов. «Пели народные песни и танцевали русские и итальянские танцы. Затем хор рабочих исполнил “Интернационал”. Мы легли спать в два часа ночи». Большой митинг у дворца Думы, почти тридцать тысяч человек, народ повсюду, речь Зиновьева переводит Балабанова, «которая, – пишут Маклейн и Квелч, – кажется, может говорить на всех языках». Еще митинги, посещения казарм и снова переводит «неутомимый товарищ Анжелика Балабанова».

Из России пишет журналист Вацирка. 21 июля в газете Avanti! публикуют статью, в которой он описывает Анжелику, невысокую, по-прежнему бледную.

Глядя на нас огромными

черными добрыми глазами, она пожала всем нам руки, она была тронута и счастлива. Сегодня у нее праздничный день. Ощущая атмосферу дружелюбия и живого сочувствия, которая окружает нас, которая проявляется в вещах и в людях, мы угадываем горячее сердце этой русской женщины, влюбленной в социализм и Италию, как нежная мать может быть влюблена в двух своих детей, между которыми, даже если бы она хотела, она не могла бы выбрать. Она специально приехала из Москвы, чтобы впервые поприветствовать нас на русской земле. Специальным поездом она доехала до финской границы, откуда, как она знала, мы приедем. И теперь она не может найти слов, чтобы рассказать нам о своей радости, она то по-детски заикается, то широко улыбается. Дорогая, добрая, маленькая Анжелика, наша сестра, спутница в вере и борьбе! Здесь я делаю отступление, чтобы удовлетворить твое горячее желание рассказать рабочим, трудящимся женщинам Италии о твоей безграничной любви к ним, о твоем желании вновь их увидеть, пережить вместе с ними героическую борьбу. Твой привет, полный любви, пронесется по землям Италии, дойдет до деревень Романьи и откликнется среди шумных цехов Турина и Милана, среди цветущих деревень Ривьеры и на водах лагуны. И все они передадут братский привет пламенному пропагандисту, сплаву страсти и ума, который еще до того, как буря войны опустошила мир, символизировал ту глубокую любовь, которая связывала итальянский социализм с Россией, боровшейся за свою свободу^[476].

Вацирка описывает аристократический особняк, в котором они разместились:

…обставленный с роскошью: ковры, зеркала, все на своих местах. Они дали нам прекрасные комнаты, очень светлые. Мы со стыдом думаем о наших мерах предосторожности в вопросе гигиены. О наших упаковках с инсектицидным порошком, который мы привезли, об одеялах, даже простынях, и о нескольких герметичных костюмах, которыми глава Консорциума потребителей города Милана снабдил каждого члена миссии. Мы живем в абсолютной чистоте, все кругом прибрано, хорошо продумано. И это кажется нам самым невероятным в поездке^[477].

Вот как Балабанова располагает гостей во дворце Нарышкиных: максималисты на первом этаже, реформисты – на втором. Но Серрати не устраивает такое разделение. Он объясняет соратнице, что итальянцы приехали не для того, чтобы представлять ИСП и ее фракции: это нейтральная, аполитичная делегация, цель которой – наблюдать и высказывать объективное мнение. Однако у большевиков другие планы в отношении итальянских социалистов. Через три дня после их приезда Зиновьев просит Балабанову вызвать к себе максималистов Серрати, Бомбаччи и Вацирку. Анжелике кажется нормальной отдельная встреча с крылом партии, наиболее близким к ленинским позициям. Серрати же так не думает, однако редактор Avanti! не знает, что Ленин уже созвал второй съезд Коммунистического интернационала и хочет воспользоваться присутствием итальянских максималистов для раскола ИСП.

По пути из Петрограда в Москву Зиновьев приказывает прицепить свой вагон к вагонам «дорогих гостей» и вызывает итальянцев, чтобы спросить, как они относятся к съезду Интернационала. Съезду? Какому съезду? Серрати смотрит на Анжелику, та пожимает плечами: ей об этом ничего не известно. Редактор Avanti! поворачивается к Зиновьеву и напоминает, что он прибыл в Россию по другому поводу и не получал никаких полномочий от руководства ИСП на обсуждение и принятие каких бы то ни было серьезных решений. Зиновьев надеется, что Анжелика поможет ему убедить итальянцев, но здесь она полностью согласна с Серрати. Единственная возможность решить эту проблему – телеграфировать в Милан и просить руководство партии выдать ему полномочия. Так они и поступают.

Однако Серрати сразу предупреждает: он никогда не отдаст свой голос за роспуск ИСП.

И вот они прибывают в Москву, их торжественно принимает в Кремле Ленин, а Анжелика организовывает для них трехнедельное путешествие по Волге. Но Бомбаччи и Грациадеи остаются в столице.

Выбор пал именно на этих двоих делегатов, потому что они были слабы и тщеславны и не способны устоять перед лестью и похвалой. Их принимали, им льстили в Кремле, бывшей резиденции русского царя, в такой обстановке, которая говорила о власти и деньгах!^[478]

Анжелика знает Бомбаччи и его слабости. Она считает его «сентиментальным и наивным человеком», «дешевое тщеславие» которого стимулировал оказанный ему прием^[479]. И правда, Николу «почтили более всех»: он был принят Лениным. Большевики «прекрасно осведомлены о соперничестве Серрати и Бомбаччи» и поэтому решили использовать последнего для осуществления своего замысла^[480].

Полная подозрений и дурных предчувствий, Анжелика уезжает вместе с остальными членами группы. Волга оказывает на нее благотворное действие. Это редкий случай, когда она может отдохнуть, ослабить свою политическую и революционную одержимость и предаться поэтическому настроению.

Волга, которую русский народ, а за ним следом и поэты, называли «матерью», матерью своей души, Волга, казалось, хотела оправдать это название даже перед нами, непокорными детьми и приемными (русских в группе было очень мало). Она была такой по-матерински доброй и величественной, торжественной и близкой, такой нежной и одновременно суровой, с ее ласковыми объятиями! В ее материнском лоне мы отдыхали целыми неделями, мы, которые годами не имели ни дня, ни вечера отдыха, мы, чьи мысли беспокойно блуждали в человеческом познании, решая самые трудные и смелые задачи, усложняя их, создавая новые, еще более трудные. Казалось, что в скитальческой жизни появилась передышка, предоставленная нашему беспокойному мышлению. <…>

Кроме агитационных выступлений, у нас были и другие обязанности, а еще мы посещали институты и мастерские, были на приемах и т. д. Но Волга, такая спокойная, с ее тихими, такими красивыми ночами; движение волн так совпадало с движением парохода, а ритм воды с ритмом наших сердец, что усталость исчезала, мелкие заботы и страдания тонули в воде; спокойное, уверенное, ритмическое движение парохода предвосхищало в нашем жаждущем сознании, в наших мыслях путь человечества, наше движение к выбранной цели. Казалось, бури стихли^[481].

Однако настоящая буря еще впереди. В Москве все готово к съезду Коммунистического интернационала. От Италии выдвинуты три делегата: Серрати, Бомбаччи и Грациадеи. Анжелика – делегат от Российской коммунистической партии, но без права выступать и голосовать. Она должна только выполнять функции переводчика и выполняет их три недели подряд. Ленин как всегда активен и бесцеремонен, он по обыкновению готов отмахнуться от любого выступления, если оно ему не нравится. Это кромешный ад, и Серрати, занимающий пост председателя съезда, ведет себя как смелый, прямой человек, преданный своей партии.

29 июля начинается обсуждение условий приема в Коминтерн – двадцать один пункт, написанный Лениным. Когда Балабанова читает и переводит пункт номер семь, она не может поверить своим глазам. «Разрыв с реформистами и центристами является важнейшим и безусловным требованием. Он должен произойти в кратчайший срок. Коммунистический интернационал не может допустить, чтобы такие отъявленные оппортунисты, как Турати, Модильяни и т. д., имели право выдавать себя за членов Третьего интернационала». Такова формулировка первого чтения, но список «отъявленных оппортунистов»^[482] оказывается слишком коротким, поэтому в него включают имена Каутского, Лунге, Рэмси Макдональда, Хиллквита и Хильфердинга. Однако быстро становится ясно: мишенью является ИСП. Двадцать первый пункт гласит: «Члены партии, отвергающие условия и тезисы Коммунистического интернационала, будут исключены».