Я никогда не была спокойна
Шрифт:
Серрати просит слова. Анжелика знает, что перевод речи на русский язык будет означать приговор ее дорогому Джачинто, которого она так часто упрекала за дурной характер и резкость в обращении с людьми. Но в данном случае она убеждается в необыкновенном величии этого человека. Редактор Avanti! смело смотрит большевикам в глаза. Он говорит, что не понимает, почему постоянно упоминаются имена Турати и Модильяни: в Италии «любят тех, кто всегда ясно выражает свое мнение и никогда не предает свою партию». Это Италия, это настроения итальянского пролетариата, и «в том, что мы итальянцы, нет ни особого достоинства, ни недостатка, точно так же, как и у вас в том, что вы русские». Для Серрати здесь еще и вопрос жизнедеятельности партии: исключение Турати и Модильяни вредно. «Предоставьте, дорогие товарищи, Итальянской социалистической партии возможность самой выбрать момент для исключений своих членов».
Тут берет слово Ленин. Он нападает на Серрати, заявляя, что
Редактор Avanti! «отказывается делать различие между социалистами, потому что все, рабочие и крестьяне, руководители и депутаты, реформисты и революционеры, внесли одинаковый вклад, в едином духе, в великое движение, которое привело к рассвету цивилизации и к завоеванию человеческого и политического сознания у разрозненного и уставшего народа»[483]. До тех пор, пока реформисты сохраняют верность ИСП и не сотрудничают с буржуазией, Серрати не готов отдать голову Турати Ленину. Анжелика с этим полностью согласна. Она не выступает на пленарном заседании, но берет слово во время работы комитетов и, как бывший секретарь Циммервальда, напоминает, что настоящее различие существует между теми социалистами, которые выступали против войны, рискуя жизнью и подвергаясь тюремному заключению, и теми, кто вместо этого голосовал за военные кредиты. Это и есть та основа, на которой можно построить новый Интернационал; для ленинцев это абсолютно очевидно. Для тех, кто записывается в армию, действует своего рода «амнистия» за политические преступления, совершенные в прошлом. Точно так же произойдет несколько лет спустя с французом Марселем Кашеном, подозреваемым в том, что он привез Муссолини деньги французского правительства для финансирования его предательства и для издания газеты Popolo d’Italia. Этот самый Кашен в 1918 году отправился в Россию, чтобы убедить рабочих продолжать войну, и сейчас находится в Москве, представляя французских социалистов, его опекают и окружают заботой, в то время как к Серрати относятся враждебно и с подозрением.
У меня было такое чувство, что я участвую не просто в политической, но также и в личной трагедии, затрагивающей некоторых самых дорогих мне друзей. Джон Рид, который наблюдал за всем происходящим, явно разделял мои чувства. Для Рида […] эта трагедия состояла […] в понимании того, что он борется с системой, которая уже начала пожирать своих собственных детей. Его уход из Коминтерна символизировал его отчаяние[484].
Русские хотят навязать свою организационную модель партии, представить советский опыт как единственный путь к революции, не принимая во внимание, что в Западной Европе иная политическая и профсоюзная традиция рабочего движения. У большевистской партии остался «неизгладимый след, оставленный гражданской войной: главной ее задачей стало совершенствование “штурмовых отрядов”, это было важнее, чем вливаться в массы»[485]. Ленин хочет расколоть социалистические партии и держать на поводке множество мелких партий коммунистических, не вникнув, что это означает в такой стране как Италия, где уже свирепствуют отряды Муссолини. Серрати обозначает четко и ясно: то, что предлагает Ленин, не соответствует потребностям революции на Западе. Он говорит больше. В письме Владимиру Ильичу он указывает, что большевистская партия в количестве сильно выросла по сравнению с тем, что было до революции, но, «несмотря на строгую дисциплину и частые чистки, она не много приобрела, если говорить о качестве[486].
В ряды вашей партии вступили все те, кто привык рабски служить тем, кто обладает властью. Эти люди составляют слепую и жестокую бюрократию, которая в настоящее время создает новые привилегии в Советской России. Эти люди, которые стали революционерами на другой день после революции, сделали пролетарскую революцию, стоившую народным массам стольких страданий, источником, который они используют для получения благ и власти. Они делают цель из того террора, который для вас был только средством[487].
Ленин ставит на голосование свой двадцать один пункт, которые принимаются единогласно (Серрати и испанец Пестана, обвиненный в анархизме, воздерживаются). Закрытие съезда 6 августа становится началом крестного пути Серрати. Балабанова именно в этот день окончательно решает покинуть Россию и вернуться в Италию. Она не может больше терпеть диктатуру, которая хочет убить
Раскрытие этой двойной игры может привести к делегитимации находящихся под влиянием Кремля итальянских коммунистов, которых Ленин втайне недолюбливает. Например, Амадео Бордига, которого он называет «мелким буржуа», Никола Бомбаччи, которого в Италии считают главным ставленником Кремля, а в Москве за спиной его высмеивают за тщеславие и нелепые речи. «Сократите перевод речи этого бородатого дурака», – пишет Ленин Балабановой в одной из многочисленных записок, которые он передает ей во время съезда Третьего интернационала. «Не говорите мне об этом безграмотном дураке! Он идиот!» – восклицает Ленин, когда Анжелика дает ему прочитать заявление, в котором Бомбаччи называет его синтезом Маркса и Бакунина. И все же Бомбаччи оказывается очень полезен, чтобы переломить хребет Серрати. Этому способствуют его внешность и мимика, которые сильно отличают его от жесткого и сурового Серрати. Альфред Росмер, видевший его в действии, описывает Бомбаччи как обаятельного человека с бородой и волосами, «сияющими, как золото на солнце». На трибунах Бомбаччи выделяется «особой мимикой: у него величественные жесты и он движется всем телом», свешиваясь со сцены, «словно хочет броситься вниз»[488].
Итак, Балабанова не может уехать с итальянцами. Она могла бы подтвердить слова Серрати, который, вернувшись домой, объяснил своим товарищам, что большевики показали недостаточную информированность о ситуации в ИСП и Италии. Она могла бы пересказать один эпизод, свидетелем которого была.
После съезда Коминтерна Бухарин и Зиновьев очень хотели, чтобы Бомбаччи и Грациадеи поскорее вернулись в Италию. Они должны показать, что находятся на переднем крае борьбы (в Италии рабочие уже заняли фабрики), в то время как редактор Avanti! все еще в «отпуске» в России. Оба российских лидера делают все, чтобы удержать Серрати, приглашая его провести несколько дней «отпуска» вместе. Но итальянец объясняет, что должен вернуться, потому что у него есть личные дела. И он рассказывает о займе, полученном от одного человека во время войны. Этот человек исчез, и Серрати начинает что-то подозревать: он думает, что это агент-провокатор, который теперь может обвинить его в том, что он находится на службе у полиции. Перед поездкой в Россию Серрати опубликовал в социалистической газете объявление о том, что он заложил у нотариуса денежную сумму, эквивалентную займу. И вот, как это ни банально, он должен вернуться, чтобы решить этот вопрос. Бухарин и Зиновьев смеются. «И поэтому вы хотели бы сократить свое пребывание в России? Давайте, оставайтесь!» – говорит первый. «Стоит ли, – замечает второй, – думать о таких пустяках? С нами, большевиками, случалось и не такое. Кого из нас не подозревали в том, что он немецкий агент? Об этом даже думать не стоит»[489]. Но Серрати не поддается на уговоры и садится в поезд. При этом разговоре, происходящем на вокзале в Москве, присутствует Балабанова, которая не может расстаться с Серрати. Она сопровождает его до границы. 20 сентября 1920 года она в последний раз видит своего друга Джачинто. Анжелика возвращается в Москву «с душой, наполненной ностальгией по социалистической Италии»[490].
Через несколько месяцев в ряде европейских газет появляется крупный заголовок: «Редактор Avanti! лидер ИСП, получает деньги от доверенного лица итальянской полиции». Сфальсифицированная новость приходит и в российское посольство в Риме через агентство печати. Когда Анжелика читает сообщения этого агентства в российских газетах, она думает, что «трусость, предательство и ложь не имеют предела»:
Это был последний удар, отразившийся на всем моем существе и последствий от которого не могли ослабить годы![491]
Во время съезда она прямо просит Ленина разрешить ей уехать, но ничего не может добиться. Более того, через несколько месяцев он хочет, чтобы она написала памфлет против Серрати, который в это время в своей партии ведет борьбу не на жизнь, а на смерть против коммунистов-раскольников под лозунгом «В своем доме решаем мы сами».
«Я против Серрати? Вы один можете написать такой памфлет, Владимир Ильич. Позиция Серрати – это и моя собственная позиция. Но вы прекрасно знаете, что Серрати – джентльмен, один из лучших социалистов, и в душе вы цените его и восхищаетесь им за смелость, с которой он нападает на ваши доктрины, ваши методы и на вас, но вы хотите скомпрометировать его в глазах других!»[492]