Я - Русский офицер!
Шрифт:
Сводки информбюро доходили и до лагеря. В каждом бараке был свой репродуктор и все из уст самого Левитана знали о положении на фронте. Сердце Саши Фескина, в отличие от его многих блатных корешей, сжималось от боли, когда он слышал про оккупированный Смоленск, про сожженные города и села. Блатная романтика, навеянная ему когда-то жуликом и бандитом Залепой, словно снег в погожий апрельский день постепенно, постепенно таяла, а вся воровская бравада в его душе превращалась в талую воду и покидала его веру в эти каторжанские и воровские идеалы.
— Пошли, Шмаль!
Он понимал, что-то здесь было не то. Люди, угасающие, словно свечи, верили в победу и старались из последних сил вложить в нее свою лепту. В тоже самое время, воры и всякие блатари, лишенные всего людского, жрали от пуза украденный мужицкий паек, запивая его вертухайским спиртом. Так, в памяти Саши Фескина осталась жалкая картинка барака политзеков, которая каждый день все сильнее и сильнее терзала его душу, вызывая в ней сомнения.
Кто прямо в одежде, завернувшись в тюремное одеяло, уже спал, кто перед сном доедал остатки хлеба, бережно сохраненного с пайка, запивая его на ночь голым кипятком. По серым и даже почти черным лицам с ввалившимися глазами было видно, что этим людям было сейчас не до карточных игр. Каждый из них, имея огромный срок, в отличие от воров тянул его из последних жизненных сил, не теряя надежду на возвращение домой. Хотя надежда эта была мизерная и эфемерная. На фронт забирали только бытовиков и даже воров, а политзеки-«контра», вкалывала дальше, постоянно ожидая от Сталина какого-то чуда, которое так никогда и не произойдет.
Лагерное отделение Управление Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей «Искра» МВД СССР находилось невдалеке от аэродрома. Подъем в зоне был ранним. В пять часов утра все были на ногах и после короткого завтрака в лагерной столовой, под конвоем пешком, направлялись на работу. Окруженная трехметровым дощатым забором и тремя рядами колючей проволоки, зона располагалась в конце посадочной полосы, так называемого «подскока». Каждый раз, взлетая или садясь на приготовленное зеками поле, летчики перегонного полка рисковали нечаянно зацепить забор или торчащую с вертухаем вышку, да оказаться в лагере в обществе заключенных. Как ни опасался командир полка подобного инцидента, он все же случился:
Это не был первый полет Краснова по трассе Анадырь-Сеймчан. В условиях полярной ночи он всегда выходил спокойно на свой аэродром и садился без проблем. Но сегодня что-то было не так. Самолет с самого начала полета трясло и странные, лязгающие звуки двигателя за его спиной заставляли насторожено держаться весь путь, вплоть до самого «подскока».
Валерка сажал промерзшую на высоте восемь тысяч метров «Аэрокобру», в условиях полярной ночи. Ведущий А-20 «В» «Бостон» уже приземлился и освободил рулежку для посадки «Аэрокобр» и самолетов «Хиттихоук», идущих следом за ним «журавлиным клином».
Из-за разыгравшейся метели, Краснов фактически не видел посадочной полосы. Жалкое свечение фонарей и аэродромных огней разрывали внезапно опустившуюся на
Полоса была рядом… Он ощущал всем своим телом, как самолет послушно приближается к земле и касается занесенного снегом металлического аэродромного покрытия. В этот самый миг, промерзшие на большой высоте резиновые шасси из американской резины, рассыпались, словно стеклянные. Самолет «разулся» и громыхнул по металлическим полосам аэродрома магниевыми дисками, поднимая клубы ослепительно белого огня. Поломав выпущенные стойки, истребитель без тормозов и управления, прямо на «брюхе» понесся в сторону лагеря. Намотав на загнутый винт колючую проволоку запретной зоны, он протаранил дощатый забор и замер между занесенных снегом бараков осужденных.
Что было после, старший лейтенант Краснов не помнил. Очнулся он от яркого красного света, который бил прямо в лицо. Голова в тот момент разламывалась от нестерпимой боли. Странный силуэт человека во всем красном склонился над ним и что-то проговорил. Но Валерка не смог разобрать даже слова. Отвратительный, насаждающий звон стоял в ушах. Странное бульканье звуков исходило, словно из-под толщи воды. Тошнота подступила к его горлу и он, вцепившись в простыню обеими руками, вновь отключился и полетел в черноту небытия, вращаясь, словно сброшенное деревом кленовое семя. Иногда, делая глубокий вдох, он приходил в сознание, но лишь, открыв свои глаза, видел вращающийся над собой крашеный потолок. За несколько секунд он, словно винт самолета, набирал обороты и когда горящие лампочки сливались в сплошной яркий круг, Валерка вновь проваливался в какую-то мягкую и черную бездонную яму.
Очередной раз, придя в себя, он услышал, как кто-то рядом сказал:
— Ну, ты, мужик, и даешь! Неделю, блин, в полной отключке!
Краснов, не поворачивая головы, осмотрелся, двигая только своими глазами. Потолок вращаться перестал, а нестерпимый звон в ушах значительно стал тише. Сегодня было уже легче. Лишь повязка из бинтов туго стягивала голову, и от этого было как-то не по себе. Создавалось впечатление, что он был внутри яичной скорлупы, или в куколке шелкопряда, через которую ему предстояло вылезти на свет божий.
— Где я!? — спросил он еле слышно.
— На больничке! — послышался какой-то голос извне. — Ты, бродяга, рубанулся прямо в запретку! ВОХРовцы всю ночь дыру в заборе заматывали колючкой. Думали козлы, что зеки разбегутся по тундре, словно олени! А кому тут бежать и куда? Кругом тайга, тундра и медведь шатун, он и прокурор тебе и судья в одном лице.
Краснов постарался приподняться на локти. Головокружение вновь возобновилось. Закрыв глаза, он выдержал паузу и, подняв сквозь силу свое тело, оперся спиной на подушку.