Я - Русский офицер!
Шрифт:
— Эй, лепила, Натан, вали сюда, летун воскрес! — услышал он уже знакомый глухой голос, словно тот приходил из-за стены.
В палату вошел человек в белом халате и, подойдя к Краснову, взял его руку и измерил пульс. Посветив фонариком в глаза, он осипшим и простуженным голосом сказал:
— Оклемался, горемычный!? А я, было подумал, что крякнешь!
— Я где? — спросил Краснов, стараясь сквозь щели в бинтах рассмотреть помещение.
— В лагерном лазарете, — ответил мужик в белом халате. — В лазарете лагеря «Искра» управления Севердальстроя НКВД СССР.
— А самолет? — спросил Валерка,
— Самолет твой уже оттянули в ремонт. Ты, летун, неделю как без сознания. Мы думали, что ты сандалии завернешь! Больно голову свою ушиб, бедолага! Да! Командир твой приезжал, приезжал касатик, хотел тебя в поселок забрать! Но мы решили тебя здесь пока оставить, уж сильно ты, старлей, был плох, — сказал доктор, закуривая папиросу. — На вот, лучше дерни, это взбодрит, — и воткнул горящую папиросу в рот Краснову.
Тот сухими от жажды губами сжал её и втянул в себя дым. От него голова сделалась какая-то мягкая, словно вата и, отделившись от тела, медленно поплыла по палате. Валерка, прибитый дозой никотина беспомощно положил голову на подушку и, пустив слюнку, крепко заснул.
Проснулся он от какого-то странного то ли шума, то ли шепота. Не открывая глаз, прислушался.
— Слушай, Ферзь! Перо мне в жопу, я своими ушами слышал, как «Знахарь» тебя под сомнение поставил! Сказал, что на ближайшем «терлове» раскачает этот «рамс», чтобы тебя «зачуханить», как фраера дешевого! Он говорит, что ты, как положняковый жулик должен этого служивового на штырину посадить. Ты же знаешь, что вору западло с красноперыми в одной хате зависать! — сказал неизвестный голос.
— Мне, Шмаль, понты корявые «Знахаря» известны. Он, сучара, вместо меня хочет положенцем стать, чтобы весь срок тут на больничке оттянуть. А меня на крови этого красноперого повязать! Ему, по концу срока и указу грузина, штрафбат светит. Будет он на фронте своим тендером немецкие дзоты закупоривать. А он знает, сука, что как возьмет ствол в свои грабли, так его ссучат и самого воры к «чуханам» опустят. Вот он и бесится. — сказал знакомый Краснову голос.
Валерка, вроде как во сне перевернулся на бок, и сквозь щель в бинтовой повязке взглянул в сторону говорившего. На кровати, в рубахе и кальсонах, по-турецки сидел не кто иной, как Саша Фескин, и из алюминиевой кружки пил ядреный чифирь. Рядом с ним, опершись на спинку больничной койки, сидел другой урка и, дымя папиросой, почти шепотом разговаривал с Ферзем. Удивлению Краснова не было предела. Что это? Происки судьбы или настоящий господний промысел? Саша Фескин! Кто бы мог подумать, что здесь в глуши колымского края, за тысячи километров от Смоленска, он встретит не только земляка, но и своего заклятого врага детства. Как, как он поведет себя, когда с его лица снимут повязку? В тот миг Валерка вспомнил последнюю встречу с Сашкой, когда он вырубил его на футбольном поле. Вспомнил и мальчишескую дуэль из-за Ленки, в которую они оба были влюблены.
Сейчас Фескин не знал, что среди этих повязок, среди этих бинтов лежит Краснов. А зная, мог вполне задушить его. Мог, убить его ножом. Ведь по воровским законам все было бы честно и правильно. Завалить служивого было во все времена каторжанского закона в почете.
Анализируя свое положение,
Знахарь появился на больничке на следующий день, когда Валерке было уже значительно лучше. Он делал вид, что лежит без чувств, а сам впитывал все то, что происходило в тот момент в лагерном лазарете.
— Эй, Ферзь! Я тут с жуликами покалякал, тебе западло в одной хате с краснопогонником чалиться! Ты же знаешь наши законы? Или ты его, или мы тебя! Самсон сказал: «Пусть Ферзь сам решает». А я, так кубатурю, ты в полном форшмаке! На вот, держи перо, и подумай, куда его воткнуть. — сказал Знахарь, и бросил каленую заточку на кровать Фескина.
— Да пошел, ты! Я знаю, что ты замыслил. Ты же чуешь, что тебя уже через месяц в штрафбат за яйца возьмут. Ты же не «контрик» и не РТДешник, а блатной! А по указу грузина все блатные, после срока, идут в штрафбаты. Будешь сука, кровью искупать свою вину перед Родиной. А я тут отлежусь! А что касается красноперого, так он летун. Как прилетел, так и исчез! Его уже завтра заберут в поселковую больничку. Там все кремлевские «лепилы» сроки тянут.
— Мое дело предупредить! — зло и с гонором сказал Знахарь.
Оставленная на кровати Ферзя заточка, мелькнула в свете лампочки белой молнией и с хрустом костей, впилась ему в шею. Знахарь замер. От мгновенной боли, пронзившей его, он вытянулся, словно телеграфный столб, и тут же, отдав богу свою душу, рухнул лицом на пол. Кровь из горла и рта растеклась большим бурым пятном по-вежевыскобленному больничными «шнырями» полу.
— Только, сука, аппетит мне испортил, — сказал сам себе Саша Фескин, и как ни в чем не бывало, взяв в руки «весло», с задумчивым видом продолжил наворачивать больничную пайку из вареной картошки с соленой олениной.
Валерка при виде этого оторопел. На его глазах сейчас произошло убийство. Он думал, Фескина сейчас схватят, потащат в карцер и к его сроку добавят еще лет десять. Но он ошибался.
«Кум», старлей из госбезопасности, появился ближе к отбою, после того, как вынесли вперед прохарями Знахаря. Старший лейтенант НКВД, зайдя в палату и, сняв шапку, присел на кровать Фескина. Ничего не говоря, он, молча и размеренно достал из планшета протокол, ручку и спокойным тоном и даже улыбаясь, спросил Ферзя:
— Ты че, Фескин, совсем тут на больничке охренел! За что ты завалил жигана!? — сказал он, сходу напирая на урку, желая получить от него признательные показания.
Ферзь открыл тумбочку и, достав папиросу, закурил, предчувствуя долгий и задушевный разговор с опером.
— Я, начальник, лежу, сплю! Вдруг одним глазом вижу, как с заточкой заходит Знахарь и хочет убить этого летчика. Он только поднял руку, а я как-то случайно ударил по ней, и он сам себя и заколол, — сказал тот спокойно, слегка хихикая, от только что придуманного.