Я - Русский офицер!
Шрифт:
— Ты, парень, молодец! Так им сукам и надо! Надо бить гадов, чтобы земля под их ногами горела!
— Да, правильно! — сказал Валерка и, закрыв глаза, сделал вид, что заснул.
Ему не хотелось сейчас общаться. Шестичасовой полет, консультации с хирургом слегка измотали. Спина болела, а в голове вновь появился странный звон, который напомнил о двухнедельном «отдыхе» в лагере. Даже последние новости из Сталинграда, донесенные Левитаном до палаты по радиопроводам не вызвали в нем восторга. В эти минуты он думал о матери, которая была где-то совсем недалеко, в Слюдянке. Вряд ли она сможет вырваться из ссылки, чтобы увидеть его,
Тем временем раненые и выздоравливающие офицеры уже готовились к торжественному застолью.
Майор Твердохлеб, словно линь, вертелся около санитарок и уже к вечеру, раздвинув полы больничного халата, показал две бутылки водки с сургучными головками и бутылку 777 портвейна.
Валерка краем глаза наблюдал за разведчиком и удивлялся его пронырливости. Из всех больных и раненых, только майор был на удивление подвижен. По видимости, он уже находился среди выздоравливающих и со дня на день должен был вернуться на фронт. Вечером, когда весь медперсонал покинул госпиталь, стол, стоящий посреди палаты, был накрыт майором-разведчиком.
— Ну что, братья славяне, выпьем за нашу победу под Сталинградом! — сказал он, разливая по мензуркам водку.
Из семи человек, лежащих в палате, к столу подползли только трое.
Майор Гриша, разлив водку, поставил каждому лежачему мензурку на тумбочку вместе с колечками соленых огурчиков летнего засола. Без нескольких минут девять он включил репродуктор и замер в ожидании легендарного голоса Левитана, который должен был поведать о победе Красной армии под Сталинградом.
Краснов, проснувшись, открыл глаза и так же, как и все, примкнул к празднованию торжественного события. Он лежал на спине и созерцал, как неизвестно откуда взявшиеся молоденькие девчонки-санитарочки, помогали Твердохлебу разносить лежачим раненым угощения. Счастливые улыбки не покидали их лиц и было видно, что девчонки, так же, как и все остальные, по-настоящему рады. В те минуты можно было почувствовать, что их веселый смех чудодейственней любого лекарства и все эти раненые готовы после выздоровления, вновь броситься в драку.
Ровно в девять вечера послышалась очередная сводка Совимформбюро. Левитан рассказал о положении на фронте, поздравляя весь советский народ с такой выдающейся победой. После чего послышался голос Сталина. Он, от имени коммунистической партии Советского Союза, от себя лично и от имени Председателя президиума Верховного Совета СССР, поздравил весь советский народ с победой на Волге.
Все замерли, услышав голос своего вождя. В тот момент за окнами больницы послышались выстрелы и несколько десятков сигнальных ракет под громкие крики «Ура» взвились в черное Иркутское небо.
В тот миг казалось, что ревет не только госпиталь. От радости орали все. Даже незнакомые люди в ту минуту обнимали друг друга на улице, поздравляли, целовались и плакали. Плакали от радости и от осознания того, что рано или поздно, а Победа, великая Победа придет в каждый дом.
Санитарочки прыгали от радости, хлопая в ладоши. Они подходили к каждому раненому и нежно целовали офицеров в губы, поздравляя с таким радостным и счастливым днем.
— Ну что, братья славяне! Выпьем за нашу победу! За освобожденный Сталинград! Ура! — закричал он, и все, дружно подняв мензурки, выпили, поддержав майора.
Девчонки, схватив со стола бутылки, бросились
Валерка лежал на больничной кровати, вытирая вафельным полотенцем накатившие слезы. Сейчас он всей душой чувствовал свою беспомощность и сожалел о том, что он не на фронте. Судьба военного летчика закинула его в эти края и он, никак не мог понять, что здесь тоже фронт. Закрывая свои глаза, он представлял себя в кабине боевого ЯКа или МИГа. Ему казалось, что вот он, сжимая гашетку, расстреливает в упор очередного немецкого аса. Струи трассеров прошивают фюзеляж «мессера» и тот камнем падает вниз, оставляя за собой черный дым, который словно траурная лента, перечеркивает жизнь очередного фашиста. Сейчас, когда все так радовались, он по-настоящему испытывал боль. Нет, это была боль не физическая, это была боль душевная. На память приходило счастливое лицо Зориной Светланы, и этот лик вызывал в его душе еще большие страдания.
— Новенький, ты что!? — спросил майор Твердохлеб, подойдя к Краснову. — Давай, авиация, за нашу победу вмажем! Пусть она будет скорой! Сейчас, мы попрем этих гадов так, что у немцев будут подошвы дымиться! — сказал майор с чувством поднявшегося боевого духа.
Валерка чокнулся с ним мензурками и одним махом выпил водку, не закусывая. За время пребывания на фронте он привык к ней. Только водка снимала напряжение, и только она была тем бальзамом, который умиротворял душу в минуты скорби по погибшим.
— Знаешь, Гриша, я хочу сказать тост! Налей-ка мне еще! — сказал Валерка, протягивая под водку медицинскую посуду.
Твердохлеб налил ему и тут же во всеуслышанье громко сказал:
— Тихо, авиация будет тост говорить!
Валерка слегка приподнялся на подушке, еще больше натянув гири, привязанные к ногам. Кожаный ремень, держащий его под подмышками, натянулся и врезался в грудь, от чего дышать стало труднее.
В наступившей в палате тишине, он сказал:
— Я хочу выпить за тех, кто не увидел этой победы! Чьи кости сейчас лежат на дне окопа или где-то по лесам. Я знаю, что придет время, и после Победы, мы вернемся на места боев и предадим земле тех, кто не дожил до этого самого счастливого дня! За погибших!
Валерка выпил водку и, закрыв глаза, улетел в своих воспоминаниях снова на фронт.
От сказанного Красновым тоста у всех в один момент перекрыло дыхание. В тот миг каждый вспомнил своих боевых друзей и подруг, не вернувшихся из боевого задания…
Февраль подходил к концу. Дни уже стали намного длиннее, как и Валеркин позвоночник. И вот пришел тот день, когда профессор Кожевников, присев на край больничной койки, сказал:
— Как самочувствие, ас? Ну что, милейший, будем бандаж снимать или как?
— Я, товарищ профессор, уже две недели назад был готов. Скажу честно, надоело до глубины души!
— Вот и ладненько! Сегодня уже пойдешь своими ножками, — сказал он и снял с ног Краснова непосильную тяжесть.
В тот миг, когда они освободились от груза, Валерка почувствовал, как его тело вновь сократилось, словно отпущенная резинка. Странное чувство какой-то слабости прошло от пяток до самых лопаток. Краснов пошевелил пальцами на ногах и доверчиво взглянул на профессора, как бы спрашивая.