Я - Русский офицер!
Шрифт:
— А ты знаешь, что наш хозяин этого летуна приравнял к легавым? Значит так и запишем! В момент покушения Ивана Знахарского на раненого представителя администрации колонии, Александр Фескин, применив силу, предотвратил преступление, — сказал он, расплываясь в ехидной улыбке. — Получишь от хозяина приварок к своему пайку!
— Э, э, э начальник! Так не пойдет! Ты что, хочешь меня самого сукой сделать? Ты лучше, так напиши — Знахарь проиграл мне в карты. Чтобы долг не отдавать, решил меня убить. А то, если воры узнают, что я помешал жигану завалить легавого, меня самого завтра спишут за баню. — сказал Ферзь, пыхтя папиросой.
— Ладно,
— Во, во, нет! Нет! Откуда же им взяться!? И отпечатков пальцев моих нет! Заходит, сука Знахарь, в палату с пером. Поскользнулся. Бац, прямо кадыком на заточку! Бля, буду, начальник, все так и было! — обнажив желтые от табака зубы, нагло сказал, улыбнувшись Фескин.
— Я, Ферзь, знаю все! Мне уже донесли, что Знахарь метил на твое место. А чтобы сгноить тебя на киче или в БУРЕ, решил подставить тебя под военный трибунал на 58 ю пункт 14. Это же его заточка? Сам Самсон назвал это полным махновщинойом. Воры на твоей стороне, а значит и нам легче актировать этого урода. Боцман за тебя, сегодня тоже мазу тянул перед хозяином. Да и ты прав, нет на заточке твоих пальчиков! Ты же за лезвие нож держал!? А лезвие где? Лезвие в глотке! — сказал старлей, также нагло улыбаясь Фескину.
— Ну, тогда лады! Пиши, как я сказал! — сказал Саша, потянувшись, словно после сна.
Весть о смерти Знахаря пошла по всем лагерным баракам. Зеки собрались возле больнички, глядя, как его выносили на носилках ногами вперед, и прямо с хода понесли за баню в общую кучу. Никому из администрации лагеря не было дела до мертвого урки. Эта тварь своим нытьем достала не только воров, но и самого хозяина лагеря. Всем было ясно, с чем приходил Знахарь к Ферзю и поэтому ни один жиган тогда не осудил Фескина. Позже Самсон, пахан лагеря, и его правая рука Боцман, на воровкой «правилке» ясно разрамсили этот инцидент и в этой истории с убитым вором, поставили последнюю точку:
— Знахарь не был правильным жиганом! Поэтому и его место на лагерном цвинтаре! Ферзь поступил, как истинный жулик! Ссученым — смерть! Знахарь был сука! Ферзь чалился не с петухами, а с вольным! Поэтому ставить бродягу под сомнение, у нас оснований нет!
Почти каждый день лагерный лазарет навещал командир авиационного полка подполковник Мельников и его комэск Ваня Заломин. Краснов стал быстро поправляться благодаря тем квалифицированным врачам, которые были еще упрятаны Сталиным в лагеря из московских больниц. В один из дней, когда Краснов окончательно пришел в себя и мог быть переведен в полковую санчасть, из эскадрильи за ним прибыл его друг, комэск старший лейтенант Заломин.
Фескин, набычившись, сидел на больничной койке. Он с интересом наблюдал, как лагерный еврей-хирург Натан Альтман, совершал обряд вскрытия «мумии», в которой вот уже две недели покоилось тело Краснова.
— Что вы расселись, уважаемый Ферзь? Может, прогуляетесь, пока мы приведем вашего соседа в порядок!? Накурили так, что дыхнуть нечем! — сказал Натан Альтман, разрезая бинты.
— Да пошел ты, «лепила»! — сказал Фескин, и запрыгнув в тапочки, вышел в курилку лагерного лазарета.
Приход летчиков в лагерь нравился Фескину, поэтому бузить он не стал. Офицеры-летчики подкармливали его американским шоколадом и сигаретами с одногорбым верблюдом, которые передавали американские пилоты с базы Нома. Жигану было до
Когда Краснов вылупился из бинтового «кокона», он не видел. Вернувшись в палату, он нос к носу столкнулся с ним. Сперва, он даже не узнал Валерку. Правда, что-то до боли знакомое мелькнуло в чертах Краснова. Фескин, изо всех сил тужился, желая вспомнить того, кто стоял перед ним.
— Ну, здравствуй, Фескин Саша! — сказал Валерка, надевая гимнастерку с орденами и медалями.
На какое-то мгновение Ферзь прямо оторопел. Он открыл рот, желая что-то сказать, но вид орденов на груди Краснова, поверг его в полное смятение. Они отливали золотом, они искрились в лучах лампочки и настолько трогали за душу, что Ферзь от волнения еле вымолвил:
— Краснов! «Червонец! Так это…, как это? Ты здесь, на Колыме!? — лепетал он, словно потерял дар речи.
Его голос дрожал, и было видно, что он просто ошарашен этим свиданием. Его глаза бегали по сторонам, рассматривая старшего лейтенанта с головы до ног. Так и стояли они друг напротив друга, как когда-то в далеком довоенном детстве. Никто не решался сделать первый шаг. Ведь они вроде, как расстались врагами!? Но время сделало свое дело, и их взаимные обиды остались далеко в Смоленске. Первым подал руку Краснов. Ферзь неуверенно пожал, но уже через мгновение обнял Валерку, как брата. Несмотря на свой воровской статус и жесткость характера, на его глазах блеснула искра накатившей ностальгической слезы. Вид орденов, планка за ранение, словно жиганский стальной клинок, полоснули прямо по сердцу. К горлу Саши Фескина подкатил ком, и он еле вымолвил:
— Так ты, «Червонец, герой!?
В тот миг он испытал то, что, наверное, испытывает человек на страшном суде, стоя пред вратами ада. Его душу разрывало на части от зависти. Он в голове задавал вопрос, от которого все его нутро заныло, словно в нее впилась огромная заноза: «Краснов — герой!? Краснов — герой!? Краснов — герой!?» Камертоном стучало в голове, пока не возник другой голос, который еще больше подлил керосину в разбушевавшийся душевный огонь.
«Ты, вор! А ты, Саша, вор! Ты вор, а он герой! Ты дерьмо, которое никогда не отмыть ни в одной бане.» — говорил внутренний голос.
За долю секунды перед глазами Фескина прокатила вся его непутевая жизнь. Он вспомнил первый арест, вспомнил пересыльные тюрьмы, этапы, Смоленский централ, «Американку». Все, все его существование было настолько жалким! Настолько дерьмовым, что он впервые возненавидел себя. В ту секунду он раскаялся за все! Раскаялся, что связался с жульем. Раскаялся в том, что своими руками, своим сознанием испортил себе всю биографию. «Краснов — герой! И только героев любят настоящие женщины! Только героям ставят памятники и только им слагают стихи и песни!» — крутилась в голове мысль.
— Ладно, Саша, давай! — сказал Краснов, прощаясь. — Ты сам выбрал свой путь. А мне надо воевать! Встретимся в Смоленске после победы!
Фескин последний раз видел своего дворового товарища, видел уходящего героя и, не выдержав, и окрикнул его:
— Я, «Червонец, с твоим отцом сидел в Смоленске на централе в одной хате.
Краснов остановился, словно вкопанный.
— Когда!?
— Еще в сороковом! — сказал Ферзь.
— Расскажи, что ты знаешь о нем!? Расскажи! — попросил Краснов.