Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
— А ты почему на меня внимание обратила? Что ты обо мне слышала?
— Да так. Ничего определенного. Но все говорят: «Рок, Рок. Вон Рок идет. Этот с Роком дружит. Рок сказал, Рок научил. Рок классный парень». Ну я и смотрела.
— Едва ли я тебе приглянулся.
— Совсем не приглянулся. Маленький, худенький.
— Косоглазенький…
— Вот это я как раз не сразу заметила.
А всерьез мы с ней познакомились так. Наша компания искала квартирку для того, чтобы отметить Первое мая. К этому времени я уже вовсе не любил советские праздники, но, как народ говорит: повод собраться и выпить.
Квартир
Обычный для Симферополя татарский дворик, жуткая холупен-ция, но главная комната довольно большая. Набилось человек сорок. Я попросил Алку показать эту Кохманшу, хозяйку, я как бы отвечал за попойку, считал для себя обязательным.
Худенькая восьмиклассница, тихая, скромная. Серенький костюмчик, описанный мной в рассказе «Развязка». Густые рыжие волосы, спокойные внимательные глаза, никакой косметики, ни одного украшения. Я сел с ней рядом, стал развлекать (через много лет она сказала: «Я сразу поняла, что с тобой не бывает скучно»), налил, уговорил выпить, повел танцевать, повел провожать.
На самом деле, на этом сборище было еще много чего, вплоть до правонарушений, приходилось и разнимать, и отмазывать, и откачивать, и кровь йодом заливать, и нашатырем приводить в чувство, и блевотину убирать, но к нашей дальнейшей жизни эти обычные мелочи отношения не имели.
Красавица
Нос у моей Люси оказался, как бы это нежнее выразиться, мужских размеров, но если Дон привык к толщине Алкиных ног, то мне еще легче было привыкнуть к носу. Я даже полюбил его. Лет через сорок мы в который уже раз пересматривали с сыновьями сундуки наших фотографий, и я спросил старшего — Артема:
— Ну, как наша мама была в молодости?
К этому времени он уже обогнал самых удачливых плейбоев, ловеласов и повес, которых я в жизни знал. И по количеству девушек в неделю, и в год, и даже за одну ночь. Эксперт покрутил носом:
— Не-е-е, не тянет.
Люся сделала вид, что обиделась, выбрала фотку, сунула сыночку в нос и сказала:
— А по-моему, в семнадцать лет я была сладенькая.
Сладенькая, сам проверял.
Однако вы, друзья, как ни садитесь, а последнее слово за мной. Как и первое. Правы те, кто считает, что все это на любителя, у каждого свой вкус. А на вкус и на цвет… Но правильней так: если на картинке, на подиуме, в истории, то можно выработать единые критерии абсолютной женской красоты. Длина ног, гладкость кожи, разрез глаз, изгиб шеи, овал лица, тонкость пальцев, упругость одного, ширина другого… 90–60—90. Если на один раз, то лучше всего поближе к этому эталону.
Зато если на всю жизнь, жена, жена-мать, жена-подруга, жена-любовница, то у каждого своя жизнь, и не лезьте во внутренние дела друг к другу.
По-моему, лучше всего Люся смотрелась как раз не в невинной пушистой юности, тогда как раз она была не лучше, чем средней, а гораздо позже. После рождения сыновей. Фигура ее оставалась все еще полудетской, худенькой, спина еще не налилась бабьим жиром, но зато грудь перешла в другую
Однако все это мимо цели, как и первый разряд по спортивной гимнастике, все это не главное.
Какие-то стыдные мелочи. Пустяки.
А самое главное вот что: моя Люся — это моя любимая Люся, моя желанная Люся, моя единственная на всю жизнь жена — Люся. Единственная мать единственных моих двух сыновей. Самая секси из всех в мире. Пошли к черту, дураки (цитата).
Она никогда не была изобретательной и ненасытной, зато была добра, понятлива и податлива и безотказна. У нее никогда не болела голова.
Мне как раз именно этого было и нужно.
Когда мы с ней познакомились, ей не было шестнадцати, и она была невинна. Через два года, как только ей исполнились необходимые восемнадцать, мы поженились. Жена Петра Васильевича Таванца, бывшая балерина Елена Иосифовна, выслушав историю нашей любви, сказала:
— Ну что же, самый правильный путь. Воспитал и женился.
Она изумительно тихо спала. На моем плече, всю ночь ни разу не шевелясь. Ни звука. Даже сопения. Младенческий уютный запах. Мы прожили с ней в законном браке больше сорока лет, и я до сих пор ее люблю. Можно только позавидовать.
Я сам себе и завидую. Пожалуй, эта самая большая моя удача в жизни.
Неожиданно у нее оказался хороший вкус. Вкус — дело тонкое, почти как Восток. У кого хороший? Как узнать? Где критерии? Ее одежду, манеру одеваться, подбирать одни вещи к другим часто хвалят. Но главное, это, конечно, то, что она покупает себе то, что нравится мне.
И больше того. Мне нравятся или не нравятся тряпки сами по себе, как картины в музее, а она видит их на себе, иными словами, если между нами из-за шмоток нет согласия, а это случается редко, то в большинстве своем она права.
Берегиня
Если одним словом оценить, охарактеризовать мою Люсю как человека, то это слово будет: доброта!
Чуткость, внимательность, заботливость и доброта. В одно слово не получилось, но это как бы и есть одно слово. Я знаю единственного человека — женщину, которая Люсю не любит, и знаю почему. Но в основном, но в целом, куда я ее только не водил, с кем не знакомил, а иногда это были подлюки, исключительные мерзавцы, вплоть до подонков, или наоборот — академики, все проникались к ней если не любовью, если не уважением, то простым теплым чувством. Если же говорить о людях хороших, моих друзьях например, то все без исключения мои друзья и научные руководители очень любят Люсю, иногда больше, чем меня. Она излучает. Светится. При этом она вовсе не безответная, убогая — очень даже ответная, но доброжелательность ее, присматриваться не нужно, хорошо видна. Она помогала, да и до сих пор помогает многим людям. Допускаю, что это не редкость. Но Люся помогала действенно, не только советом, мы все из Страны Советов, что-что, а за бесплатным советом дело не встанет. Если, например, собирался пикник, большая компания, никто не назначал, но все знают: если Люся здесь, все будет учтено. Ответственно могу сказать, что главная ее человеческая черта, определяющая ее как человека, — это исключительная надежность.