Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Лаврами, авторитетом он гордился, но главное — дополнительное доказательство, что нет, врешь, нас так запросто не возьмешь, жив я, живой, не сдаюсь никогда. Русские не сдаются. «Евреев не убивало! Все воротились живы!» (Слуцкий).
Не только Нина Никитична, жена, но и Люся моя всю жизнь преданно любили отца за справедливость, за живучесть. Когда он умер, врачи, которые хорошо знали его, были в изумлении: как он жил? За счет чего? Одна сила воли. У него же в нутрях не осталось ровно ничего жизнеспособного, ни одного ресурса. Другой бы на его месте спокойно бы еще лет за десять до этого умер. Но то — другой.
А наш жизнь
Я встретил Семена Григорьевича, когда почти все уже было хорошо. Он был высок, исключительно худ, плечи вниз, под кожей с огромными вмятинами в детский кулак величиной бьется сердце. Он и не прятал, летом, в крымскую жару ходил в одних трусах, грудь напоказ, видно, как сердце шевелится. Мой четырехлетний племянник, Светланин сын, с детским беззаботным интересом рассматривал несовместимые с жизнью раны деда и спрашивал:
— Ты что, дед, воевал?..
Тебя на войне ранило?..
Ты что, за немцев воевал?..
— Почему за немцев, за нас, за русских воевал.
— А чего же тогда, если за наших, тебя так ранило?.. Пуля что, в тебя задом попала?
— Не понял. Что значит задом?
— Ну если бы она передом летела, она бы тебя убила, а ты живой.
Дед был живой. Живой! Таким и запомнился. По советским праздникам ветераны собирались, выпивали, а как выпьют, патриотические песни орут: «Когда нас в бой ведет товарищ Сталин…» Слуха у него не было, но орал он, ни от кого не отставал, не мог себе позволить.
Орет, на меня смотрит:
— Завтра, Валера, мы с тобой о роли Сталина в истории поговорим, а сегодня: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…»
Одна из моих самых высоких похвал: дед не был догматичен, самостоятельно мыслил. Образования кое-где не хватало — война, но он был открыт для нового. Во все вмешивался, всем помочь старался, всем интересовался. Живой. И бодрый. Ходил — хромал, уставал быстро, но был живой, за жизнь цеплялся, жить хотел. И умел. И пил, хотя и не много, и курил. Он и Люсю научил пить — как вдыхать, когда выдыхать, вдруг в жизни пригодится. Пригодилось.
А позже, когда Семену Григорьевичу, как инвалиду, «Запорожец» дали, он вообще ожил, стал колхозников подвозить, деньги прирабатывать, радовался, машину любил. Мыл, холил. Жаль его очень, ему бы здесь понравилось.
Дед очень хотел, чтобы я называл его отцом, папой. И я Семена Григорьевича и уважал, и любил. Но нет. Не могу. Не смог. Мой отец всю жизнь тяжким грузом лежит на мне, дыхание перехватывает, сердце замирает, жить не хочется. На второго у меня уже сил нет.
Везение
Ходил много лет назад такой анекдот. Самолет над океаном. Или пароход. Какие-то непорядки, пассажирам раздают спасательные жилеты и свистки. Спасательные жилеты продержат на плаву не менее двух суток, а свистки отгонят акул, если те будут приставать. Старый еврей отказывается от свистка:
— На мое еврейское счастье, мне лично акула попадется глухая.
Не слишком смешно, но правда.
Мои парни на три четверти евреи, на одну русские. Но в России, где евреем быть вовсе не почетно, а стыдно и опасно, о национальности судят по отцу, мои дети — евреи, поскольку сыновья еврея, у которого отец — тоже еврей.
А у самих евреев национальность определяется наоборот — по матери. Но
Куда же бедному еврею податься?
Вот почему мы в Америке.
И в этом нам сильно повезло.
СИМФЕРОПОЛЬ
Наш Бродвей
Когда-то по улице Пушкина, главной улице Симферополя, ходил трамвай. Потом его пустили в обход, огородами. Еще лет через десять выкорчевали рельсы, а на их месте создали прямоугольные низкие клумбы и типовые фонтаны, без выдумки и чаще всего без воды. И на следующие десять лет стала эта улица непроезжей, горячо любимой молодежью, нашим городским Бродвеем. Было хорошо и удобно. Телефоны еще редко у кого были, а выйдешь на Пушкинскую и встретишь там кого хочешь. Кого не хочешь тоже встретишь. Людей было, не протолкнешься, как на демонстрации, и драки каждый день в ассортименте.
Я за свою жизнь уличных драк видел, чтобы не соврать, пару сотен, за один день по счету десять. Долгое время я даже хотел написать рассказик про драки. Кто с кем, как, чем дерутся: кулаки, голова, ножи, велосипедные цепи, железяки из ограды, ноги, кастеты, чем заканчиваются. Но там надо было еще о людях, драчунах, а среди них гнусные типы попадаются, без всякого рыцарства и джентльменства. И завял сюжет.
Люди на Пушкинской встречались различные. Сотни компаний. И в каждой свой король-королек, вожак-вожачок, и принц, несколько баронов и парочка шустрил на подхвате. Один и тот же человек входил во множество разных компаний, чаще всего в разных качествах. Как мой любимый персонаж — Гулливер. В одних местах компаний он — великан, а в других наоборот — лилипут, в третьих — человек среди коней, а в следующей — сам свинья.
Компании не были замкнутыми, несколько отцов-основателей, обязательных членов, и вокруг них в разных социальных ролях крутились, вращались еще по несколько десятков нерегулярных сообщников.
Я позже о другом, хорошем расскажу, но начну с самого низа, блатного мира. Если только меня взять, то дружил не дружил, отношения поддерживал я с компанией молоденьких воров-профессионалов. Карманников. Некоторые из них уже сидели, у одного были две ходки.
Тит — неказистый воришка, однажды популярно и обстоятельно рассказал мне, какие бывают женские сумочки. Классификация шла по месту расположения замка и способа раскупорки. Каждая разновидность имела не только свое название, но и свой подход к делу. Где ты стоишь, где ширмач, как знаками обмениваются, как барабан разбивают (баул раскрывают), пальцами распирают, как вылавливают деньги. На все три-четыре секунды. Щекотнулись, уходим.
К сожалению, не записал: казалось, жизнь впереди — успею, все самое сочное уже позабыл.
А самому не пришлось. Это я для справки. Доказать не могу. Доказать можно и легко, что воруешь, мне несколько раз показывали, тот же Тит, а что не воруешь — это только перед Господом, он все видел, все знает. Очевидец. А кто не видел, тому доказать нельзя.
Были еще блатные разных мастей, хулиганы, фраера, бакланье. Как относились они ко мне? Да в общем с уважением. У меня две ходки, и хоть по масти я простой мужик, но с другой стороны — политический, мозговой.