Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Учить язык отнюдь не перестала. Не меньше четырех часов в день, все по дому сделает и за наушники. По две школы языковые посещает одновременно, по несколько раз в неделю на уроки сама на автобусе ездит. И это в восемьдесят пять лет от роду. Успехов особых нет, зато при деле.
Расскажу пару смешных историй об этом. Я уже печатал это в порядке юмора и безымянно, пора и автора назвать. Мы живем в самом маленьком из пятидесяти штатов Америки, в Род-Айленде, и самый великий спортсмен этого штатика за всю историю, Винни Пассиенса, — итальянец. Лет пятнадцать назад был двукратным чемпионом мира по
— А давно этот Овсеенко сюда из России переехал?
Как-то в одной из американских школ задали престарелым ученикам задание на дом: написать о том, как им живется в Америке. Что хорошо, а что не нравится.
Нина Никитична у нас помощи не попросила, сама, сама со словарем, все сама.
Весь текст составила. На следующий день приходит, похвалили, но в одном месте училка, женщина все-таки вдвое моложе, так хохотала, едва не обмочилась, урок прервала, побежала в туалет. В этом месте Нина Никитична, по-русски говоря, писала, что все бы хорошо в Америке, но общения не хватает. Она и в правду исключительно общительный человек. Со словом «общение» она затруднилась, полезла в словарь, нашла наша бабушка там такой перевод для слова «общение» — intercourse. Кто язык знает, тот уже и прикол понял и смеется. Дело в том, что в реальном американском языке это слово достаточно часто в печати и на ТВ используется для обозначения единичного полового акта.
Ну и представьте, бабке за восемьдесят, и она публично на уроке жалуется, все, мол, здесь хорошо, только не хватает мне иногда вот этого самого.
Народ подыхал от смеха.
Так что у моих детей в родне широкий вышел диапазон: дедушка, который отец отца, — палач, ангел ада, хуже трудно придумать да и не хочется. Зато бабушка, та, что мамина мама, — почти святой жизни человек.
И то это «почти» из-за страха Божия — не наше, не человеческое это дело решать, кто свят, а кто проклят.
Я Люсе говорю с изумлением:
— Это же сколько бабушка в день работает, ты бы не смогла столько[6].
— Да я бы после одного такого дня сдохла, — отвечает моя жена. — Ты говоришь, много. Вот когда дед был жив, вот тогда она много работала, куда больше, чем сейчас.
Семен Григорьевич
Да, дед! Бабушкина фамилия — Прохорова, это сейчас она по всем документам — Кохман и отказывается поменять, а это фамилия по мужу, а он, да, Кохман.
Семен Григорьевич.
Замечательный был человек. Когда мне статья патриотов-антисемитов попадается, я его вспоминаю. Что вам-то, сукам, он плохого сделал?
Дед наш, Люсин отец, был жутко на войне изранен. Оборона Ленинграда, он там лейтенантом насмерть стоял. Лицо не пострадало. Руки-ноги тоже в порядке.
Осколок попал ему в грудь, прямо над сердцем. И он после выписки из госпиталя стал заживо гнить. После многих операций ему вынули практически все ребра спереди на груди, отняли одно легкое.
Сердце
Работать он не мог, гнил.
Работала одна Нина Никитична, жили они в таких условиях, что нынешние люди не поверят. Туалет далеко в середине двора, дамы туда, помахивая бумажками, дефилируют, вода в конце улицы, на углу квартала, за ней моя худенькая Люся с ведром ходила. Зимой в холод, в гололед.
Вот бабушка домой приходит, что она там зарабатывала? Жив ли еще? Бинты снимает, гной килограммами, воды накипятить, помыть вручную, перебинтовать снова (по два раза в сутки), бинты постирать, только война кончилась, где же их, новых бинтов, понапасешь-ся. Да и деньги. И еще еда, уборка.
Люся, конечно, как могла матери помогала, но много ли она могла? В магазин сходить, за водой, убрать, посуду помыть.
Операции Семену Григорьевичу делали лучшие хирурги страны. Архиепископ Крымский святитель Лука (в миру — Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий), доктор медицины, профессор, мирового уровня специалист (Сталинская премия в 1944 году за труды по гнойной хирургии — после гонений и арестов, при его религиозных званиях, — трудно поверить, с ума сойти). В Крыму эта фигура очень даже почиталась, как теперь говорят, была культовой, я много об этом историй могу рассказать, но пока не в тему. Его при жизни величали святой Лука. Теперь, после смерти, он официально канонизирован, икона нарисована, памятник поставили.
А последняя операция прошла в Киеве, в клинике знаменитого Амосова. Делала ее женщина-врач Кригер в 1957 году, и наконец, удачно. Дед перестал сочиться гноем и постепенно выправился, стал работать.
Это в те времена тоже был фокус. Лихие времена. Израненный инвалид с одним легким — более чем достаточно. Еще и еврей, а тут как раз то волна борьбы с космополитами, то с врачами-убийцами, короче: бей жидов, спасай Россию.
Деда никуда не брали, кроме артелей слепых или глухих, у которых жизнь настолько несладкая, что евреи в такой жизни уже не главная проблема.
Так же ведь и это не все.
Угораздило деда в 1920 году родиться в городе Александрия, в Египте. А в те времена, кто призабыл, всякий рожденный за границей самого справедливого государства на свете был заведомо шпионом, даже необходимости в расследовании не было. Родился в гнойном капиталистическом мире, кем ты можешь быть? И попытайся кем-то быть, остаться.
А дед был ничего что больной, израненный, но живучий, полный жизни. Пошел учиться. Возраст, раны, а закончил на одни пятерки. Потом долго, до смерти писал учащимся курсовые и дипломы.
Еще Семен Григорьевич был артистом. Была такая форма самодеятельности — народный театр. В каждом областном центре, да и во многих городах, или при больших предприятиях. Народный театр из всех этих форм — вершина. Тогда многие из талантливой молодежи там играли, для практики, для характеристики, перед тем как в театральные институты идти. Я видел деда в нескольких ролях. Декорации бедненькие, без божества, без вдохновения, на что средств хватило, одежда собственная или что от настоящего театра осталось, в дар перешло, пьесы — только самые проверенные, никакой самодеятельности, и наш дед не в первых, но уж точно во вторых ролях.