Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Ну, видно, убийцы наших молодцов переоценили, — перевел я огонь обратно на себя.
Пусть уж лучше на меня орет. Мне уже все равно, я так устал, что, кажется, и под начальственные вопли усну.
— Ну, хватит шутить! — одернул меня Трегубов. — Хватит, Яков Платоныч!
— Ну, что здесь еще не ясно? — спросил я его возмущенно.
— Я провел сравнительный анализ отпечатков пальцев, оставленных на кружке, с отпечатками, снятыми у Филимонова и Приходова, — поскорее перебил меня Коробейников, видя, что терпение мое на
Сравнением отпечатков Коробейников успел заняться, пока я принимал на себя первый удар по возвращении в управление. А снял отпечатки с кружки околоточный надзиратель Ульяшин, сразу, как ее нашли. И спасибо ему за это, не то к нашему возвращению улику бы так захватали, что на ней уже ничего обнаружить бы не удалось. Ульяшин вообще методом дактилоскопии живо интересовался и уже изрядно в этом поднаторел.
— Эти Ваши сомнительные методы! — прорычал Трегубов при упоминании отпечатков.
— Да метод абсолютно точный! — в который уже раз сказал я ему. — За ним будущее криминалистики!
— Конечно! — подхватил Антон Андреич. — Именно Филимонов нанес удар, которым был убит известный нам Ферзь. Более того! Прошу обратить внимание! — Коробейников подскочил к камину, чтобы показать наглядно. — Вот здесь на камине остались отпечатки Филимонова. То есть, смею предположить, что как-то так…
Антон Андреич изогнулся, пытаясь показать, как убийца заталкивал кружку в камин…
— Все! Хватит! — махнул на него полицмейстер. — Идите! Оставьте нас.
Антон Андреич вышел неохотно, оглядываясь.
— Яков Платоныч… Однако… — смущенно проговорил Трегубов, поднимаясь из-за стола и подходя ко мне. — Должен признаться, глупость какая-то вышла. Но и Вы нас поймите! Были на то обстоятельства.
— Я все понимаю, — устало ответил я, вставая ему навстречу.
— Ну, простите! — Николай Васильевич расстроенно развел руками. — Простите! Черт попутал, не иначе! В общем, я прошу Вас продолжить следствие по всем этим случаям. А завтра утром ко мне, с подробным докладом.
И все еще не придя в себя от смущения, Трегубов, не прощаясь, быстро вышел из кабинета.
Что ж, это было даже больше, чем я мог ожидать. Обычно начальство, как бы не было неправо, прощения у подчиненных не просит. Доклад я завтра, разумеется, сделаю. Мне для этого ничего не нужно, только выспаться. А все следственные мероприятия, пожалуй, обойдутся нынче без меня. Мне необходим отдых, и немедленно. А то от всех этих многочисленных треволнений я уже не способен трезво мыслить.
— Победа! — ворвался в кабинет сияющий Коробейников, — Яков Платоныч!
— Странная история, Антон Андреич, — сказал я ему задумчиво, устало опускаясь наконец-то на привычное место за своим столом. — Признаюсь, в тот момент, когда я оказался между зеркалами с Анной Викторовной, я увидел и… и поверил, что все это правда. Этот дух, он…
— Да! — перебил меня радостный Антон
— Это правда, — вздохнул я. — Неужели я играл в шахматы с духом? Неужели все это время я отрицал очевидное?!
— Яков Платоныч! — сказал мне Коробейников, счастливо улыбаясь. — Вы должны непременно сказать об этом Анне Викторовне. Она должна знать, что Вы признаете ее правоту.
— Да, конечно! — улыбнулся я. — Вы правы. И она права.
— Veritas vincent! — блеснул знанием латыни Антон Андреич. — Правда побеждает!
Я улыбался, глядя на его открытое лицо, лучащееся счастьем и радостью. Сколько раз он выручал меня сегодня, несмотря на мое упрямство, не обижаясь даже на грубость!
А Анна? Она спасла мне жизнь, чуть не силой затащив меня между зеркал. Теперь-то я это понимаю. Господи, сколько же раз я обижал ее своим невыносимым скепсисом, своим недоверием. Она огорчалась, даже плакала из-за меня, но снова и снова приходила мне на помощь. А сегодня спасла.
И прав Антон Андреич, она должна знать. Я все ей скажу. Расскажу, что видел и чувствовал тогда, в зеркальном коридоре. Расскажу, не скрывая, как странно и удивительно мне, скептику, признать, наконец-то, существование этого нового для меня мира. Я знаю, она выслушает меня с пониманием. Она ведь всегда меня понимала, это я не понимал ее. Не хотел, не видел. И, я уверен, она поможет мне разобраться в этом новом для меня мире, поможет обрести уверенность. И теперь, когда мы сможем, наконец-то, по-настоящему понять друг друга, я, возможно, смогу позволить себе надеяться, что…
Мои размышления прервал внезапный стук в дверь, и на пороге возник слегка смущенный Петр Миронов.
— Господа, прошу прощения, на минуту, — произнес он. И сразу приступил к делу: — Яков Платоныч! Я всего лишь забежал принести Вам свои извинения за некоторую резкость тона, коей отличался во время нашей последней встречи.
— Пустяки! — утешил я его. — Я прошу у Вас прощения.
— Нет! — возразил Миронов. — Настаиваю, однако, был непозволительно груб. Я очень рад, что это дело завершилось ко всеобщему удовлетворению, — продолжил он, присаживаясь. И добавил, помолчав: — Мышлоедова жаль. Но, судьба…
— Да, — согласился я, — судьба.
— К слову сказать, Анна тоже… — сказал Петр Иванович. — Для нее это явилось нелегким испытанием. Но в свое время я ведь подарил ей шахматный самоучитель…
Ощущение, которое я испытал при этих словах, было сравнимо с ведром ледяной воды, внезапно вылившейся на голову.
— Анна Викторовна изучала шахматы? — медленно произнес я.
— Ну, я не берусь доподлинно сказать, изучала ли. Не замечал, — ответил Миронов, не замечая моего ошеломленного состояния. — Однако, у Анны есть свойство: она как бы вбирает новые знания незаметно…