Яков. Воспоминания
Шрифт:
— В интересах следствия, — улыбнулся я вежливо.
Надежда не стала уговаривать меня более. Внимательно изучила написанный Коробейниковым протокол, аккуратно его подписала. И поинтересовалась, может ли она быть свободна. Я не возражал против ее ухода. Мы еще поговорим, но это будет несколько позже.
Утром следующего дня мы с Коробейниковым вновь обсуждали это дело.
— Любопытно все-таки, — сказал я, — как такой респектабельный господин мог оказаться в овраге.
— И что он вообще делал на окраине города? — спросил
— Вариантов много, — вздохнул я с неудовольствием. — Могли и в речку бросить.
— Это было бы и проще, — согласился мой помощник.
— Вот что, Антон Андреич, — сказал я ему, — Вы прогуляйтесь в Слободку, опросите жителей. Может, кто расскажет про этого Епифанова.
— Думаете кто-то помнит? — усомнился Антон Андреич. — Год прошел.
— Ну, если у Епифанова был там интерес, в этих краях, и он регулярно туда наведывался, кто-нибудь да вспомнит.
— Согласен, — поднялся Антон Андреич. — Опрошу всех, кого смогу.
В этот момент в дверь тихо и коротко постучали, и вошла Анна Викторовна.
Это было так неожиданно, что мне на мгновение показалось, что я вижу сон. Сердце вдруг сорвалось со своего места и запрыгало беспорядочно, дыхание перехватило. Я вскочил с места с чуть ли не неприличной поспешностью:
— Анна Викторовна! Я…
Я остановился, не зная, что сказать. Сотни эмоций обуревали меня одновременно. Но одна заслоняла все остальные: я был счастлив от того, что вижу ее.
— Добрый день, — сказала Анна с нежной улыбкой.
Я смотрел на нее и не мог наглядеться. Как я выдержал столько без этой улыбки?
Коробейников бросился к ней радостно, перенял пальто. Она поблагодарила его ласково. А я просто стоял, как столб, за своим столом, и смотрел. И не мог насмотреться.
— Я знаю, что Вы расследуете дело об убийстве купца Епифанова, — сказала Анна Викторовна моему столу. Глаз на меня она не поднимала. — Так вот, я познакомилась с подростком, который периодически считает себя этим человеком. При чем такие вещи говорит, которые только сам Епифанов мог знать.
Я по-прежнему молчал, не сводя с нее глаз. Слова, которые мне хотелось ей сказать, устроили в моей голове целую бурю и в очередь выстаиваться не хотели. И уж точно, среди них не было ни одного про купца Епифанова.
— Не тот ли это самый мальчик, о котором рассказывала свидетельница? — спросил меня Коробейников, удачно заполняя паузу.
— Возможно, — я сделал над собой усилие, пытаясь совладать с эмоциональной бурей, — а как его зовут?
— Егор Фомин, — коротко и все также не глядя на меня, ответила Анна Викторовна.
Я должен с ней поговорить. Должен попросить прощения, объясниться. Любым способом должен, не важно каким. Мне нужно, просто необходимо снова увидеть ее глаза.
Но разумеется, что бы я не собирался сказать, свидетели мне ни к чему.
— Вот что, Антон Андреич, — сказал я Коробейникову, — вызовите сегодня
Я замялся, потому что имя и фамилия свидетельницы, оказывается, улетучились у меня из головы. Там вообще сейчас мало что осталось, имеющего отношение к делу.
— Арину, — подсказал Антон Андреич, видя мое замешательство.
— Арину? — спросила Коробейникова Анна Викторовна. — А кто это?
Мой помощник с удовольствием объяснил ей это, а также в подробностях изложил историю обнаружения тела купца. С ним Анна разговаривала по-прежнему непринужденно и свободно, как раньше. Это и объяснимо, он ведь ничем ее не обидел. Хоть и оказался лишен ее общества по моей вине. И когда Антон Андреич все-таки заторопился уходить, Анна Викторовна решила, что им по пути. Не глядя на меня, она все тем же спокойным голосом попросила разрешения зайти, чтобы узнать результаты очной ставки, так как беспокоилась за Егора. И, получив мое разрешение, удалилась вместе с Коробейниковым, очень вежливо попрощавшись с моим столом.
Я же опустился в кресло, будто у меня подломились колени, и долго сидел, не в силах прийти в себя. Мыслей по-прежнему не было ни одной. Впрочем, и эмоции меня покинули. Кроме, пожалуй, безмерной злости на самого себя.
Я так и просидел некоторое время в бездействии. Но, к счастью, злость — не та эмоция, которая позволяет находиться в неподвижности. Она ищет выход, заставляя нас действовать. Оставалось только собрать всю волю, чтобы направить эту энергию на полезное дело, а не на саморазрушение. Подумав немного, я решил воспользоваться временем и настроением, чтобы посетить все-таки приехавшую Нину Аркадьевну. По крайней мере, если моя злость изольется на нее, это будет не столь огорчительно.
На пороге гостиницы я лицом к лицу столкнулся с князем Разумовским. Видимо, и он решил нанести визит прибывшей в Затонск фрейлине.
— Яков Платоныч! — деланно обрадовался мне князь. — Добрый день!
Я попытался пройти мимо, сделав вид, что вовсе его не замечаю.
— Ну, полноте, Яков Платоныч! — остановил он меня. — Ну не пора ли нам уже забыть это недоразумение? Дело прошлое.
Следовало все-таки взять себя в руки. Какими бы ни были мои переживания, Разумовский — это часть моей работы. А подобным своим поведением я лишь дам ему повод для еще одной дуэли. Такого подарка своим врагам я делать не собирался, а поэтому собрал волю в кулак и постарался ответить спокойно и с достоинством:
— Если Вы имеете в виду дуэль, то дело действительно конченное. Здесь и говорить не о чем.
— Позвольте в таком случае, — обрадовался он, — в знак полного и окончательного примирения пожать Вашу руку.
Для полного катарсиса мне, пожалуй, сегодня не хватало именно рукопожатия предателя.
Я снял перчатку и пожал протянутую мне ладонь. Катарсис — именно то, что мне сейчас требуется.
— Я рад! — расплылся в улыбке Разумовский. — Мы же в одном городе живем. Не странно ли нам уже не замечать друг друга? Буду ждать Вас, во всякое время!