Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Я ничЕго не знаю! — запирался поляк, приведенный в управление. — НичЕго не понимаю, Ваши Благородия!
— Ты же мне карту, даму червовую, подбросил! — возмутился Коробейников. — Ты думал, я тебя не узнаю? У меня глаз-алмаз!
— Какая дама? — продолжал отказываться задержанный. — Я никакой дамы не знаю!
— Вот оно что! — сказал рассерженный Антон Андреич. — А мы уже Варшаву отправили запрос о твоей личности. Так что задержишься у нас надолго!
— Да не виновен
— Зачем приехал? — спросил его Коробейников.
— Красиво здесь! — язвительно ответил поляк, нахально улыбаясь.
— Так красиво, что аж до Варшавы слава о нашей красоте докатилась, да?
— Еще бы! — продолжал наглеть он, — В Варшаве прямо так и говорят бывалые люди: «Кто Затонска не видал, тот в Европе не бывал».
Коробейников оглянулся на меня с беспомощностью.
— Издевается, сволочь! — произнес он возмущенно. — Издевается! Карту мне подбросил и глумится над нами!
Поляк сидел, сохраняя спокойствие, и даже не смотрел в нашу сторону. Это он зря так спокоен. Я позволил Коробейникову вести допрос лишь потому, что, пребывая в состоянии крайней ярости, не уверен был, что сдержусь. Но если сейчас этот мерзавец не начнет говорить, я вышлю моего молодого помощника из кабинета и выпущу ярость наружу. И плевать на принципы! То, что останется от поляка после моего допроса, расскажет мне все, даже то, чего не знает.
— Кто тебе велел даму подбросить? — спросил я, старательно следя за голосом.
Он молчал.
— Отпущу, если скажешь, — пообещал я.
— Не знаю я никакой дамы! — сказал допрашиваемый, по-прежнему на меня не глядя.
Я уже открыл рот, чтобы попросить Коробейникова удалиться, как дверь отворилась, и вошел наш полицмейстер.
— Работаете, господа? Прекрасно! Кто таков? — осведомился Трегубов, разглядывая поляка.
— Карту мне подбросил, бандитский знак, и не признается, — пожаловался Антон Андреич.
— Это по делу похищенных? — уточнил Николай Васильевич.
— Именно, — сказал я. — Уверен, он к этому причастен.
— Не признается? — удивился Трегубов.
— Нет, Ваше Высокоблагородие, — ответил Коробейников.
Николай Васильевич внимательно оглядел нашего подопечного
— Dzi's bardzo uparo, — произнес полицмейстер по-польски.
Поляк вздрогнул и посмотрел на него.
— Очень жарко, — пояснил Коробейникову Трегубов, передавая ему свою фуражку.
Николай Васильевич уселся напротив допрашиваемого.
— Jak za's Pan u nas podobny?
Задержанный молчал, но видно было, что Трегубов его пугает.
— Lubi pan 'spiewa'c? — спросил он его.
— Ja nie 'spiewam, — ответил поляк испуганно
— Сейчас ты у меня запоешь, — поднимаясь, пообещал ему Николай Васильевич с хищной усмешкой. — Выйдите, господа, — велел
Мы с Антоном Андреичем покинули кабинет. Кажется, господин полицмейстер сберег мои принципы, решив провести допрос сам. Правда, заодно он лишил меня возможности разрядить кипящую ярость, но, уверен, для этого у меня еще будут возможности.
Мы стояли в коридоре перед дверью кабинета, из которого доносились звуки ударов и крики. Я молча смотрел в окно, сохраняя внешнюю невозмутимость. Мне доводилось видеть и не такое, хоть я и не был никогда сторонником подобных методов. Но стоило мне подумать о том, что этот маленький мерзавец, возможно, знал, где спрятали Анну, как моя совесть благополучно заснула, а желание присоединиться к господину Трегубову сделалось почти непреодолимым.
Коробейников, не сталкивавшийся за недолгую свою карьеру с подобными методами, явно нервничал, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за двери.
— Старая школа, — вздохнул он неуверенно, то ли пытаясь оправдать действия Николая Васильевича, то ли наоборот.
Я промолчал. С морально-этическими аспектами позже разберемся.
В это время мое внимание привлек шум в приемной. Кто-то едва ли не силой пытался ворваться в управление, а дежурящий Ульяшин пытался посетителя не пропустить, но, похоже, тщетно. Выглянув в приемную, я увидел Виктора Ивановича Миронова, который прорывался сквозь заслон. Сразу стало понятно, почему Ульяшин старался задержать уважаемого адвоката: Виктор Иванович был в крайнем бешенстве. Полагаю, известие о похищение дочери наконец-то настигло ее отца. Что ж, он вправе гневаться. Но уж лучше на меня, чем на моих подчиненных.
— Пропустить, — велел я Ульяшину.
Тот с видимым облегчением отступил назад.
— Извольте ответить мне, сударь, — обратился ко мне Виктор Иванович гневно, — где моя дочь?
— Мы ее ищем, — сказал я, опуская глаза.
— Ищете?! — проорал Миронов. — Из-за Вас ее похитили!
— Виктор Иванович, возьмите себя в руки, — попытался я урезонить разгневанного отца. — Я делаю все, что в моих силах.
— Черта с два Вы делаете! — продолжал гневаться он. — Сидите тут… Где полицмейстер?
— Занят, — ответил я, не желая, чтобы и так рассерженный адвокат Миронов наблюдал методы допроса, используемые Трегубовым.
— Что значит занят? — возмутился Виктор Иванович и, сметя с дороги и меня, и Коробейникова, ворвался в кабинет.
Прервав очередную очень громкую польскую фразу и остановив руку, не окончив удара, полицмейстер повернулся к распахнувшимся дверям.
— Что Вы хотели, Виктор Иванович? — вежливо осведомился он, слегка запыхавшись.
— Я хотел выразить протест… — сказал слегка смешавшийся Миронов, глядя на избитое лицо задержанного с изумлением, граничащим с ужасом.