Яков. Воспоминания
Шрифт:
Анна снова подошла совсем близко, и маленький кулачок еще раз толкнул меня прямо напротив сердца. А потом она повернулась и ушла, все еще пылающая гневом.
Она так и не заплакала. А я так и не поцеловал. И даже ничего не сказал. Но я уже отчетливо понимал, что надолго моей силы воли не хватит.
Поздно вечером в моем кабинете мы с доктором Милцем лечили нервы старым проверенным способом.
— Гроза для Клизубова была очень кстати, — рассуждал доктор, разливая по рюмкам коньяк, — за шумом дождя, грома, ничего не было слышно.
— И чтобы Улла не узнала о его посещении и
— А может, графиня сама ей в чай что-то плеснула, — предположил Александр Францевич. — Ну, например, опий.
— Может быть, — согласился я с ним.
— Сдается мне, — сказал я, наполняя рюмки по новой, — что брат служанки был в доме той ночью и мог что-то видеть.
— Понимаете, Яков Платонович, — сказал Милц, — для Клизубова было очень важно, чтобы все это выглядело как преднамеренное убийство, а вовсе не как несчастный случай.
— Зачем? — не понял я. — Для того, чтобы произвести судебное вскрытие тела, и убедиться в действии своей убийственной машины?
— Вот-вот, именно, — подтвердил доктор. — Одержимость. Vita sine litteris mors est.
— Жизнь без науки — смерть, — перевел я.
— Еще б немного, и я сам стал бы жертвой этой науки, — со вздохом сказал доктор Милц.
— Ваше здоровье, Александр Францевич, — улыбнулся я ему.
На следующий день произошло оглашение завещания покойной графини Уваровой. К моему удивлению, графиня и в самом деле отписала драгоценную брошь своей горничной. Так что девушка с братом, отпущенные мною еще вчера, были теперь людьми вполне обеспеченными. Им не придется больше возвращаться к сектантам, чтобы как-то прожить. Основное же свое состояние графиня завещала Медицинской Академии Санкт-Петербургского университета, в результате чего Виктор Иванович Миронов уже некоторое время спорил с господином Трегубовым. Николай Васильевич настаивал, что драгоценности являются вещественными доказательствами, а Виктор Иванович беспокоился за их сохранность. Сам же ларец лежал в сейфе, в кабинете полицмейстера, до того времени, как ему придется фигурировать в суде в качестве основной улики.
Придя в управление после обеда, я увидел Анну Викторовну, сидевшую на стуле с корзиной на коленях. После того, как она ушла тогда, рассерженная и обиженная, мы еще не виделись. Неужели на этот раз наша ссора не продлиться долго?
— Анна Викторовна, — приветствовал я ее, — рад Вас видеть. Вы ко мне?
— Нет, не к Вам, — ответила Анна, — к госпоже Тонкуте.
Улла Тонкуте была арестована и содержалась под стражей в ожидании суда. Ей вменялось убийство доктора Клизубова и, учитывая показания доктора Милца, смягчающих обстоятельств было немного.
— Николай Васильевич Трегубов дал разрешение на посещение и передачу, — пояснила Анна Викторовна. — Ну, что Вы так смотрите? — спросила меня Анна, поняв, что я ничего ей не отвечаю. — Ну кто-то должен позаботиться о бедной Улле. Она ведь не закоренелая преступница, просто жертва обстоятельств.
— Ну, это еще неизвестно, как там все было, — предостерег ее я.
Все в мире могло меняться, кроме одного: Анна Викторовна Миронова
— Да известно! — махнула рукой Анна. — Мы уже поговорили с Клизубовым, он мне в подробностях рассказал, как его Улла убила.
Моя непослушная улыбка все-таки меня победила. Анна Миронова и ее духи. Интересно, с каких пор это сочетание стало для меня символом мира и покоя в моей жизни? Она не говорит со мной о духах, если сердится. А значит, сейчас у нас мир.
— И между прочим, он действительно кинулся первый! — продолжала Анна Викторовна, игнорируя мою улыбку. — И если бы не Улла, он бы успел включить свой этот дьявольский аппарат, и тогда бы доктор…
— Ну, раз Вы не ко мне, — прервал я ее, не желая вспоминать тот подвал, — не смею Вас задерживать.
Лучше уйти сейчас. Пока все хорошо, пока мы снова не поссорились. Потому что я не умею любить весь мир, как Анна Викторовна. Вчера я едва не потерял друга. Я точно знаю от доктора Милца, что он остался в живых лишь благодаря жадности Уллы Тонкуте, попытавшейся отнять у Клизубова драгоценности графини. А вот освободить его она и не пыталась даже. И если бы ей удалось завладеть шкатулкой, то она бросила бы доктора на растерзание Клизубову и его аппарату и даже не обернулась. Нет, сочувствовать Улле я не мог. Поэтому предпочел уйти в кабинет, оставив Анну Викторовну дожидаться в коридоре.
И так уж получилось, что в тот момент, когда она уходила из управления, я снова оказался в коридоре. Клянусь, это не было намеренным. Ну, осознанным-то уж точно не было. Просто разбирая почту, переданную мне дежурным, я обнаружил, что один из конвертов оказался вскрыт. И вышел из кабинета, чтобы выяснить, кто осмелился вскрывать почту, адресованную сыскному отделению. Синельников, дежуривший сегодня, невнятно оправдывался, пытаясь, как обычно, прикинуться невиновным, когда в коридоре появилась Анна Викторовна, закончившая, видимо, свой визит к Улле.
Мы не обменялись ни словом. Анна Викторовна прошла к двери и вдруг оглянулась в последний момент, почувствовав, видимо, что я смотрю на нее. И снова я увидел в ее глазах вопрос и ожидание, которых не мог или просто боялся понять. До этой самой минуты. Может быть, дождь в дверном проеме за ее спиной что-то нашептал мне, но я вдруг увидел, как плачет ее сердце, и услышал, что говорят мне ее глаза.
«Я люблю Вас, — говорили эти удивительные, чистые как небо глаза, — я так сильно и так давно Вас люблю! Я же вижу, я небезразлична Вам. Почему Вы снова отталкиваете меня? Скажите мне, умоляю! Неужели Вы не видите, как мне больно? Я ведь уже не могу без Вас!»
Я стоял, будто громом пораженный, не в силах пошевельнуться, боясь отвести глаза. Я любил ее безмерно, до боли. В любую секунду я готов был отдать жизнь за нее. И моя жизнь давно стала без нее невыносимой. Но все же я не потерял рассудок настолько, чтобы подвергнуть ее опасности. Моя любовь, если о ней прознают мои враги, была опасна для нее. До тех пор, пока я не завершу поручение полковника Варфоломеева, я вынужден ждать и молчать. Просто потому, что не принадлежу себе до того времени.