Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Так я ведь это… — залепетал Ребушинский, вытирая обильно выступающий от страха пот.
— В данном случае, — продолжил я его пугать, чтоб неповадно было, — Вы попытались раскрыть сведения, являющиеся государственной тайной, касающиеся секретных действий полиции.
Ребушинский побледнел и в ужасе зажал себе рот. Господи, что я несу? А он ведь верит, идиот.
— И Вы хоть сами понимаете, чем это грозит? — мрачно вопросил я его.
Тем более мрачно, что мимо нас, видимо, устав ждать, пока я найду время с нею доругаться, только
— Государственная измена! — злобно улыбнулся я Ребушинскому.
Он ахнул в ужасе и вспотел еще сильнее. Как бы не растаял вовсе. Впрочем, невелика будет потеря.
— Но я всегда готов к сотрудничеству, — я сделал вид, что сменил гнев на милость. — Давайте, рассказывайте, что Вам известно о мадам Де Бо.
— Мадам, — проговорил Ребушинский все еще испуганно, — обещала мне раскрыть имя господина, который купил у нее горничную.
— Это нам известно, — ответил я. — Дальше.
— Дальше я стал следить за семейкой Зуевых, — поведал журналист. — И вот как-то однажды я заметил, что счетовод Зуева и его горничная, у них такие, особые отношения, нежные.
— Счетовод? — задумчиво произнес я.
А как получилось, что он еще не у нас? Все тут, а его нет. А Трегубов еще обвинял меня, что я всех арестовал. Ошибся господин полицмейстер! А не счетовода ли Анна Викторовна называла конторщиком? И говорила, что у них с Ульяной странные отношения, трогательные, кажется. Наверняка его. Впрочем, как ни назови, а поговорить с ним нужно немедленно.
Отпустив Ребушинского и отправив брата и сестру Зуевых в камеры, я поехал на склад. Мои расчеты оправдались, Птицын был там. Это был пожилой уже человек невысокого роста, совершенно седой. Меня он встретил приветливо. Чтобы присмотреться к нему, я попросил показать мне конторские книги, и Птицын немедленно мне их предоставил.
— У нас завсегда с документами порядок, — сказал он, передавая мне книги, одну за другой.
— Да, — ответил я, — видно, служащие Вашей конторы люди старательные, проверенные.
— Что правда, то правда, — ответил Птицын, — Евсей Данилыч умеет подбирать людей.
— Да, — сказал я ему, — только, получается, сам на груди согрел у себя убийцу.
— Кто убийца? — спросил он испуганно.
— Как кто? — ответил я. — Ульяна, горничная его. Она мадам убила.
— Не может этого быть, — дрожащим голосом произнес счетовод, — Вы что?
— Призналась она, — пояснил я, — что жила с купцом Зуевым по договору, который ей устроила мадам Де Бо. Время вышло, мадам ее обратно начала требовать, даже угрожала, вот она от нее и избавилась.
Я смотрел на Птицына с нарастающей тревогой. Он был очень бледен и дышал тяжело. Старый ведь человек. А ну как сердце не выдержит?
— Не убивала она, — едва ли не в крик сорвался Птицын. — Я бы знал.
— Это почему? — спросил я его.
— Так отец я ей, — сказал он, беспомощно пожимая плечами.
Вот это совершенно неожиданный поворот
— В юности я был в обслуге двора Его Величества, — рассказал старик. — Там служил арап, это должность такая, лакей в покоях Государевых. Арап был из Эфиопии, и у него было сестра. Вот с ней-то у меня и случилась любовь. И случилась дочка, Ульянушка.
Он говорил о дочери с такой любовью, с такой пронзительной нежностью, что у меня защемило сердце. Нет сильнее чувства, чем родительская любовь. И родитель на все пойдет, лишь бы защитить свое дитя.
— И вот она подросла, — продолжил Птицын свой рассказ, — а как можно жить русской девушке с такой внешностью? Да, она жила с купцом по договору, но теперича у них такая любовь, что их вряд ли кто разлучит.
— Вы не больны часом? — спросил я, тревожась его состоянием все сильнее. — Бледны, испарина.
— Душно здесь, — сказал Птицын, утирая лицо платком.
Душно здесь не было. Мне даже в пальто было не жарко. Впрочем, я все уже понял, оставалось убедиться.
— А что это у Вас? — спросил я, показывая на верхнюю полку шкафа.
— Это гроссбух, — ответил счетовод.
— Дайте-ка его сюда, — попросил я, — не сочтите за труд.
Отказать мне, не вызвав подозрений Птицын, не мог. Но едва он, встав, попытался поднять правую руку, как боль, которую он так тщательно пытался скрыть, все-таки победила. Птицын вскрикнул и согнулся, держась за шкаф и бледнея еще сильнее. Я бросился к старику, спеша поддержать, покуда он не упал, задрал резко рубаху. На животе была перепачканная кровью повязка. Покраснение вокруг раны, да и то, что Птицын явно горел от жара, говорило о том, что началось воспаление.
— О, Господи! — прошептал я, помогая ему опуститься на стул. — Вы почему же к врачу-то не обратились?
— Теперь ее у меня заберут навсегда, — заплакал Птицын. — А я не могу без дочери! Я и так ей всю жизнь сломал. Мадам Де Бо скупила все мои долги, и все, что теперь мне остается, это следовать за дочерью, чтобы рядом быть, чтобы защитить. Я уже думал, что все устроилось, — продолжил он, справившись со слезами, — а здесь опять эта мадам с новым клиентом, сумасшедшим. Грозилась мои документы долговые предъявить, чтоб, значит, меня в яму долговую.
— И Вы договорились о встрече, — догадался я.
— Я правда хотел договориться, — произнес Птицын со вздохом, — но она ни в какую.
Все было ясно, по крайней мере с убийством мадам Де Бо. Я отвез Птицына в больницу и передал доктору Милцу. Тот осмотрел рану и пообещал сделать все возможное. Впрочем, доктор сразу предупредил, что прогноз самый неутешительный. Да я и сам знал, что если при ранении в живот началось воспаление, шансов практически нет. Поэтому, вернувшись в управление, я первым делом выпустил Ульяну и на полицейском экипаже отправил ее в больницу к отцу. Отпустил я и Зуевых. Больше мне от них ничего было не нужно.