Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Прошу Вас, госпожа Полонская, — произнес я, заметив, что Ульяшин закончил с отпечатками Антона Павловича.
Она взглянула на меня с изумлением, но возражать не стала. Поднялась с достоинством и прошла к столу. Полагаю, она понимала, что ее отпечатки мне не нужны, ведь в момент выстрела она была на веранде. Но если хозяйка дома, известная актриса, прима императорского театра, согласится на мои требования, то и остальные возражать не посмеют. И это она, видимо, понимала тоже, поэтому и не стала вступать в спор.
Впрочем, тут же возникла заминка. Самообладание Елены Николавны
— Ульяшин, прислугу не забудьте, — сказал я подошедшему околоточному.
— Будет сделано, — ответил Михаил Иванович. — Я обработаю их на кухне. Этот господин Тропинин, — сообщил он мне, понизив голос, — известный литератор. Я читал один его детективный рассказ — ну, очень! Вообще ничего не понятно. Но там как раз упоминается эта вот дактилоскопия.
— Почему-то он скромно об этом промолчал, — сказал я также тихо. — Убийца стер все отпечатки пальцев, то есть, это означает одно: он знал о дактилоскопии.
— Наши действия? — шепотом спросил Ульяшин.
— Пока примем к сведению, — ответил я ему. — Вы продолжайте.
Как я и предполагал, споров более не возникло. Следующим к столу, уже без моих указаний, вышел господин Семенов, за ним потянулись остальные. Наконец, когда все отпечатки были сняты, осталось только ждать, пока Ульяшин обработает слуг, а затем сравнит все оттиски, один за другим, с тем, что был найден на пистолете. Ожидание грозило затянуться, и я мог бы помочь ему, ускорив таким образом процесс. Но мне показалось куда более полезным остаться среди гостей и понаблюдать. Подобные наблюдения, особенно за нервничающими, взволнованными людьми, порой давали мне ключ к разгадке куда вернее, чем вещественные доказательства.
— Господа, — сказала дочь управляющего, входя на веранду, — прошу всех отобедать.
— Я не могу, — негромко сказала Полонская, обращаясь в Тропинину.
— Но ты ничего не ела со вчерашнего дня, — взволнованно ответил он ей.
— Я не могу, — повторила она. И добавила, обращаясь к гостям: — Надеюсь, вы простите меня, господа.
Она удалилась, и Тропинин торопливо последовал за ней. Остальные потянулись в столовую.
Обед прошел в напряженном молчании. Все сидели, потупив глаза и лишь искоса бросая взгляды друг на друга. Я вовсе предпочел бы поесть с Ульяшиным на кухне, если бы не необходимость наблюдений.
Когда мы после обеда перешли на веранду, напряжение еще усилилось. Все сидели в ожидании, и лишь Алмазов разгуливал по комнате, занятый вокальными упражнениями. Через некоторое время я готов был убить его, и, как мне кажется, остальные полностью разделяли мое мнение. Наконец, господин Трегубов, выведенный из себя этими звуками, демонстративно-громко вздохнул.
— А что? — с вызовом повернулся к нему Алмазов, прервав свое, с позволения сказать, пение. — Голос требует.
Ну и неприятный же он тип, в самом деле! Создается впечатление, что он нарочно нагнетает напряженность, хотя и так на веранде атмосфера
— Чай, господа, — объявил управляющий, несколько разрядив драматичность ситуации. — Прошу.
За ним вошла горничная с горячим самоваром в руках.
— Обед был превосходен, — сказал управляющему улыбающийся Алмазов. — И знаете, как-то легче на душе стало.
— На здоровье, — мрачно ответил тот, покидая веранду.
— Могу я выйти в сад? — спросила меня госпожа Соловьева. — Мне надо на воздух.
— Разумеется, — ответил я ей.
— Господин Штольман, — обратился ко мне Антон Палыч, — а можно узнать, к чему склоняется следствие?
— Боюсь, что нет, — ответил я ему. — Следствие еще не закончено.
— Но ведь Вы уверены, — проявил настойчивость Чехов, — что убийца обедал с нами за одним столом.
— Надеюсь, что ужинать он будет в камере, — сказал я, чувствуя, как раздражение прорывается в мой голос.
Жаль, что я не сдержался. В этом рафинированном обществе Чехов был единственным, кто общался со мной нормально, не давая мне каждую секунду понять, что я «не их круга», что я полицейский, общение с которым для тонких людей искусства унизительно. Никто из них не осмелился бы сказать мне подобное в глаза, особенно в нынешней ситуации. Но презрительные взгляды в мою сторону весьма ясно выражали их мнение.
— Значит, до ужина Вы нас отпустите? — сделал вывод Алмазов.
— Терпение, господа, терпение, — ответил я. — Я приношу извинения за доставленные неудобства, но дело серьезное, убийство.
— Ах, Алексей! — с сожалением произнес Семенов. — А ведь сколько было планов. Он ведь свою антрепризу хотел открыть, ставить спектакли. И ради этой высокой цели он хотел продать имение.
— То есть как? — изумленно спросил Тропинин, именно в этот момент вышедший на веранду.
— Да-да! — подтвердил учитель. — Он Вам не говорил об этом?
Судя по гневу на лице Тропинина, не говорил. А еще напрягся управляющий. Тоже, видимо, был не в курсе.
— Мне ничего об этом не известно, — сказал он, подтвердив мое предположение.
— Он был воодушевлен, полон идей, — продолжал Семенов восторженно, не замечая, какую реакцию вызвали его слова, — и ради этих идей он собирался продать часть земли и лес.
— Чушь! — резко заявил управляющий. — Я бы знал.
И повернувшись ко мне, извинился за резкость тона. Я кивнул молча, не прерывая наблюдения. Собственно, ради подобных разговоров я и остался здесь.
— Да он вообще собирался уехать отсюда, чтобы заниматься театром, — с волнением продолжал отстаивать свое мнение Семенов. — Настоящим театром, а не этими любительскими постановками.
Анна Викторовна неспешно пила чай, тоже внимательно слушая возникший спор. Я невольно поймал себя на мысли, что вот она, в отличие от меня, прекрасно вписывается в это общество. Красивая, изысканная, утонченная, она была очень на месте среди всех этих людей искусства. Сейчас она была так недосягаема, что я и заговорить с ней не осмелился бы и лишь наблюдал издали, любуясь. Впрочем, и Анна не стремилась к общению со мной, вовсе никак меня не замечая, будто меня здесь и не было.