Яков. Воспоминания

Антонова Лада

— Вызывали? — вытянулся во фрунт призванный Синельников.

— Ты говоришь, никто из посторонних в палату не заходил? — спросил я его.

— Никто, — коротко ответил городовой.

— А из наших? — спросил я его.

— Да, — кивнул Синельников. — Унтер Серебряков.

— А почему ж ты не доложил? — спросил я его возмущенно.

— Так Вы только про посторонних спрашивали! — принялся оправдываться Синельников.

Спорить с ним… Что толку спорить с глупцами! Да и я тоже хорош. Крепко, видно, сидит у меня в голове, что тот, кто обязан защищать

закон, преступать его не может. Если бы я сразу задумался о том, что преступник может быть в управлении, дьякон Илларион остался бы жив. Но я прошляпил эту версию, а ведь и то, что преступник назвался моим именем, тоже подводило меня к ней.

Дверь отворилась и вошел наш полицмейстер.

— Свободен, — бросил он Синельникову.

Тот радостно бросился прочь из кабинета. Ага, господин Трегубов удаляет младших по чину, стало быть, ожидается разнос. Но не слишком сильный, иначе он бы о политесах не заботился.

— Итак, господа, — расстроенно сказал Николай Васильевич, — отец Федор у нас в камере, а еще у нас три трупа, один из них полицейский.

Ну, стало быть, нас собираются торопить. Не проблема. Отца Федора я вполне могу отпустить. Лучше бы, конечно, оставить пока. Пусть убийца думает, что он вне подозрений. А про версию с Серебряковым я промолчу до времени. Тут все проверить нужно, и очень осторожно к тому же.

— Город полнится нелепыми слухами, — продолжил свои жалобы полицмейстер, — да еще этот Ребушинский подливает масла в огонь! Вы читали, что он пишет в своей газетенке? Что будто бы он знает, как эта икона показывает клады!

Вот как? Так может, не ловить пока убийцу-то? А подождать, пока он доберется до Ребушинского? Заманчивая идея, жаль, совесть не позволит.

— Вот такая вот картина, — завершил свою речь господин Трегубов. — Теперь Вы, господа, расскажите мне, как Вы продвинулись в этом деле.

— У нас новый подозреваемый, — сообщил я полицмейстеру, — некто «человек в черном пальто». Вчера приходил к художнику Мазаеву, срисовал план Кудеярова городища.

— Ну вот и хорошо! — обрадовался Николай Васильевич. — Отпускайте отца Федора.

Вот точно как я и предполагал. Ну, до чего же все предсказуемо, право! И до чего же я не люблю, когда мне указывают, как вести расследование.

— Отпускайте, отпускайте! — добавил он, видя, что радости у меня его указание не вызвало. — Ну, я понимаю, что его взяли с орудием убийства в руке. Но это ничего не значит! Он все объяснил. Вы же сами не верите в его виновность!

— Не верю, но…

— Ну вот и освобождайте! — перебил меня Трегубов. — Нелепо обвинять священнослужителя в этом. К тому же, общественность и верующие возмущены! Отпускайте!

— Хорошо, — согласился я, — пусть будет по-Вашему.

— Что там у нас с черным пальто? — спросил заметно успокоенный моим согласием полицмейстер.

— Мазаев вчера как всегда был пьян, — рассказал я, — но припомнил, что неизвестный во время своего визита пролил какой-то растворитель на одежду и мог ее повредить. Какая-никакая, но улика.

— Вот-вот, — согласился

Трегубов. И тут же принялся раздавать ценные указания: — Бросьте все силы на это дело! Ищите дырявое пальто.

Замечательно, без его указаний ни за что бы не догадались!

— Яков Платоныч, — продолжил Николай Васильевич совсем другим, слегка смущенным тоном, вставая со стула и подходя ко мне, — у меня к Вам просьба деликатного свойства. Вы читали сегодняшнюю статью Ребушинского?

Что еще за вопросы странные? Я работаю чуть не круглые сутки, где мне взять время, чтобы читать всякие глупости?

— Про икону? — уточнил я.

— Да нет, про икону это вчера, — расстроенно махнул рукой Трегубов. — А сегодняшнюю статью, последнюю?

— Да не успеваю я следить за опусами Ребушинского, — ответил я раздраженно.

— Так вот в этой статье высказывается мысль, — просветил меня полицмейстер, — что в нашем городе наблюдается беспрецедентный рост преступности! И вот такая подводится теория, что наш город страдает от появления в нем…

На этом месте Трегубов аж поперхнулся, то ли от ярости, то ли от того, что не в силах был выговорить очередную глупость, придуманную Ребушинским.

— Водички? — предложил ему сострадательный Коробейников.

— Спасибо, — отмахнулся Трегубов, прокашлявшись, и продолжил: — От появления в нем темных сил!

— И думаете, — усмехнулся я, — стоит обращать на это внимание?

— Стоит, Яков Платоныч, стоит, — очень серьезно сказал Николай Васильевич. — Вы что, сами не замечаете, что происходит что-то странное?

— О чем Вы? — спросил его я, видя, что он ходит вокруг да около, но не решается выговорить то, из-за чего затеял этот разговор.

— Рост преступности! — пояснил господин Трегубов. — Почти каждый день совершаются убийства. Город уже наполняется недовольством. На базарах уже простой люд открыто высказывается об этом.

Я слушал, маскируя скуку серьезным выражением лица. Да, работы прибавилось, уж кому как не мне это знать. Так бывает порой, будто волна пошла. Но это ничего не означает обычно. Отхлынет волна, и снова наступит затишье. А до разговоров на базарах мне дела нет. И до Ребушинского тоже.

— Яков Платоныч, — явно волнуясь, сказал Николай Васильевич, — я Вас очень прошу, поговорите с Анной Викторовной.

Вот теперь он завладел моим вниманием безраздельно. И не было мне больше ни скучно, ни весело.

— О чем Вы? — спросил я его встревоженно.

— Пусть она на полгода уедет из города, — чуть виновато произнес Трегубов. — А насчет отца Федора я распоряжусь, — добавил он, торопливо покидая мой кабинет.

Я стоял и пытался справиться с яростью. Не на полицмейстера, нет. Он просто проявил заботу, как умел. Ему я был даже благодарен, что предупредил меня. Я взглянул на Коробейникова. Он стоял, виновато потупившись. Стало быть, тоже знал, что говорят об Анне. Знал и не сказал мне! Теперь понятно, почему он так отвязался на отца Федора. Этот святоша небось в первых рядах, готов как ведьму ославить!