Яков. Воспоминания

Антонова Лада

Но я не мог отказаться от своего желания увидеть Анну. Любым способом, любым путем. Так что из дома Мироновых я отправился на розыски Петра Ивановича. Я предположил, что вряд ли он останется дома в подобной ситуации, а места его развлечений были мне отлично известны, так что найти его оказалось не трудно. Я честно объяснил Петру Ивановичу ситуацию со всеми ее сложностями. В ответ он разразился жалобами в адрес свояченицы, мое же стремление увидеться с его племянницей счел романтичным и более чем одобрил. Я даже смутился немало, мне и в голову не приходило,

что именно Петр Миронов думает обо мне и Анне Викторовне. Ну, хоть кому-то я в этом доме нравлюсь. Петр Иванович с удовольствием согласился помочь мне проникнуть в дом и повидаться с Анной Викторовной завтра с утра. Он явно находил ситуацию авантюрной и развлекался от души. Кроме того, будучи нелюбим обеими сестрами, рад был поступить им наперекор. Впрочем, мне не было дела до его развлечений. Пусть радуется, мне это не мешает. Мне было просто необходимо повидать Анну Викторовну и я готов был сделать это любым способом.

Переговорив с Мироновым я вышел на улицу и увидел Коробейникова, стоявшего на площади у прилавка кузнеца. Впрочем, как мне показалось, он не столько беседовал с продавцом, сколько провожал взглядом идущих мимо барышень.

— Антон Андреич, — окликнул я его, — Вы у художника были?

— Нет еще, — Коробейников, даже вздрогнул от неожиданности, услышав мой голос.

— Почему? — строго спросил я.

— Так я… вот… — принялся оправдываться мой помощник, — по рынку решил потолкаться, про подкову узнать. И это… ну, что про убийство говорят.

— И что же?

— Подков таких нигде не делают, — ответил Коробейников, — непонятно, откуда она. А про убийство говорят, что чуть ли не сам Кудеяр шалит.

— Какая полезная информация, — саркастически усмехнулся я, выслушав этот отчет о достижениях. — К художнику пойдемте.

На стук в дверь Мазаев не открыл. Мы осторожно вошли и огляделись. Хозяин дома лежал ничком на столе и живым не казался.

— Что с художником? — спросил я, увидев эту картину.

Коробейников, с порога кинувшийся к Мазаеву, нащупал пульс на артерии.

— Дышит, — мрачно ответил он. — Живой, но, боюсь, в таком состоянии он нам без надобности.

Судя по количеству пустых бутылок на столе и вокруг него, добиться толку от господина художника можно будет очень не скоро.

За спиной раздался какой-то звук. Обернувшись, мы увидели, как некто пытается улизнуть из дому, прикрываясь украденной, как видно картиной. Впрочем, воришка был нерасторопен, мы легко его остановили. За отведенной в сторону картиной открылось перепуганное лицо Ребушинского.

— Господин Ребушинский! — приветствовал я его с изумлением. — Вы что здесь делаете?

— Отпустите! — вырывался из наших рук журналист. — Я редактор уважаемой газеты, а не душегуб какой!

— Ну вот только с этим читателем Вы как-то некрасиво обошлись, — усмехнулся я, показывая на Мазаева.

— Я?! — возмутился Ребушинский. — Да Бог с Вами! Я нашел его в таком состоянии. Весь день потратил, здесь сижу, жду, когда он в себя придет.

— И что же? — поинтересовался я. — Есть ценные сведения?

— Куда

там! — огорченно ответил писака. Но тут же, видимо, решив снова попытаться что-то из меня вытянуть, добавил пренебрежительно: — Ну, так, мелочь. Ерунда.

— Поделитесь? — спросил я его с некоторой долей угрозы в голосе.

— Ладно, — хитро взглянул на меня Ребушинский. — Только надеюсь на ответную любезность.

— Слушаю Вас, — ответил я ему, не скрывая сарказма.

Впрочем, что ему мой сарказм? Вот уж кого жизнь ничему не учит! Ладно, будет ему любезность. Я его отсюда чрезвычайно любезно выставлю, а не пинком, как мне того хочется.

— Эта икона связана с кладоискательством! — таинственным полушепотом поведал нам Ребушинский.

— Неужели? — усмехнулся я его таинственности.

Мое недоверие Ребушинского обидело и сподвигло на откровенность.

— Когда все бросились клады искать, несколько человек погибло, — рассказал он, — а Мазаев наш, между прочим, на этом деле деньгу зашибал. Перерисовывал карты Чертова городища и продавал всем желающим. Ну, вот! — продолжил журналист, убедившись, что безраздельно завладел нашим вниманием. — Тогда отец Федор собрал приход и обещал предать анафеме всех тех, кто будет продолжать искать тот клад. Всем велел планы в церковь принести и самолично их сжег на заднем дворе. Все! — развел руками Ребушинский, увидев, что мы явно ждем продолжения. — Рассказал все, как на духу, господа.

Ну, все так все. Стало быть, ему пора. Но за информацию я ему где-то даже благодарен. Я чувствовал, что отец Федор относится к истории с кладом и иконой весьма неравнодушно, и рассказ журналиста подтвердил мои ощущения. Священник принимал активное участие в истории семилетней давности. Нужно расспросить его еще раз. Он точно должен знать, кто из кладоискателей был активнее прочих.

— И теперь — сказал Ребушинский, доставая из кармана пухлый блокнот, — я хотел бы послушать Ваши соображения…

— Не смею Вас больше задерживать, господин Ребушинский, — перебил я его.

— Яков Платоныч! — аж всплеснул руками от возмущения журналист.

— Позже, господин Ребушинский, — одарил я его ложной надеждой.

Покачав головой разочарованно, он двинулся к дверям. Но в этот самый момент подал наконец-то признаки жизни Мазаев, со стоном оторвав голову от стола. Он обвел мутным взглядом комнату, затем с изумлением уставился на нас с Коробейниковым.

— А где?..

— Что? — спросил его Антон Андреич.

— Где, я говорю? — повторил художник, глядя на меня с подозрением.

— Кто? — спросил его и я.

— Конь в пальто! — возмутился нашим непониманием явно не протрезвевший до конца Мазаев. — Этот, в черном!

— Этот? — спросил я его, указывая на Ребушинского.

— Я же говорю — в черном! — ответил художник.

Ну, цвета уже различает, стало быть, есть надежда на разговор. А вот то, что наш щелкопер застыл в дверях, меня вовсе не устраивает.

— Господин Ребушинский, — сказал я ему строго, — я повторяю, Вы свободны.