Яков. Воспоминания

Антонова Лада

Журналист вздохнул с возмущением, но спорить не посмел и вышел вон наконец-то.

— Так значит, — переключил я свое внимание на Мазаева, — с этим человеком в черном Вы и выпивали?

— Ну да, — рассеяно ответил художник, шаря ищущим взором по столу.

Наконец он вспомнил, видимо, где лежит то, что искал, и достал с подоконника недопитую бутылку водки.

— Он водки принес, — сказал Мазаев, показывая отысканную бутылку, да тут же и разливая из нее водку по стаканам. — Белоголовка, водка хороша, зараза.

Угощайтесь! Пьется, как вода, а с ног сшибает, как старая польская.

— Вы мне о деле расскажите, — сказал я, отбирая у него стакан, пока он вновь не успел напиться. — Зачем он приходил?

— Все про планы городища расспрашивал, — ответил Мазаев, добравшись все-таки до другого налитого стакана.

— И что же Вы?

— А что я? — удивился художник. — Нарисовал. Для хорошего человека не жалко.

— А как он выглядел? — спросил я его.

— Кто? — снова не понял меня Мазаев, которому, кажется, одной выпитой рюмки оказалось достаточно, чтобы опьянеть вновь.

— Ну, конь этот! — ответил я ему с раздражением.

— Я же говорю, — ответил художник, — в черном, шляпа.

— Представился?

— Не помню… — вздохнул он, явно пытаясь извлечь хоть что-то из своей памяти, затуманенной алкоголем. — Штерман… Шторман…

— Штольман? — изумленно подсказал я.

— Во! — обрадовался Мазаев. — Штольман!

Мы с Антоном Андреичем переглянулись в изумлении. Вот так поворот! Это как-то уж совсем неожиданно. Но и это кое о чем говорит. Я не самое известное лицо в городе. А значит, приходивший к Мазаеву человек должен был как минимум знать мою фамилию. И то, как я одеваюсь, тоже.

— А кто-нибудь еще приходил? — спросил я Мазаева, уже ухватившего следующую рюмку.

— Да, дьякон заходил, Илларион, — ответил художник. — Рассказывал, что они какую-то икону нашли. Но тоже все про планы больше расспрашивал. Он вот эту бутылку принес. Но эта так себе.

— Так значит, — уточнил я, указывая на бутылку из-под Белоголовки, — вот эту бутылку принес Штольман?

— Да, — согласился художник и снова налил водки из упомянутой бутылки.

Такими темпами он скоро снова заснет.

— Давно я такой не встречал, — задумчиво произнес Коробейников, рассматривая бутылку.

— А Вы что, разбираетесь? — удивился я.

Раньше я за своим помощником не замечал ни любви к алкоголю, ни особых познаний на сей счет.

— Ну, было одно дело, я расследовал, — пояснил Антон Андреич, — о самогоноварении. Еще до Вас.

— Заберите бутылку на экспертизу, — велел я ему, — и надеюсь, насчет дьякона поняли?

— Да, — кивнул Коробейников. — Я немедленно в церковь.

Он встал и попытался забрать бутылку, но Мазаев отдал ее лишь тогда, когда опорожнил до капли. Впрочем, с пустой он расстался бестрепетно. Что и неудивительно, пустой тары в его доме хватало.

— Вы же художник, господин Мазаев, —

сказал я ему, когда Антон Андреич вышел. — В любом состоянии должны подмечать малейшие детали внешности, поведения. Чем он запомнился?

— Водки принес, — ответил художник.

Тьфу! Кому что, а лысому бантик! Да способен ли он вообще думать о чем-то, кроме водки? Впрочем, можно и подстегнуть его мыслительный процесс привычным ему стимулом.

— Ну, за водкой я Вам не побегу, — сказал я ему с усмешкой, — но на поправку здоровья пожертвую.

Мазаев заметно оживился, потянулся было за монетой, но я отвел руку.

— Чем запомнился? — вздохнул он, поняв, что мои деньги ему придется заработать. Потом снова оживился, указывая на соседний стол, где лежали краски и кисти. — Вон банка… Он тот растворитель разлил на себя случайно. Облился весь! Это растворитель для красок.

Я отдал ему обещанную монету и встал, чтобы рассмотреть банку поближе. Обычная банка, не слишком чистая. И пахнет, действительно, растворителем. И что мне это дает? Да ничего, собственно говоря. Вряд ли человек, который маскировался под меня, будет и дальше ходить в той же одежде. Хотя пальто он, несомненно, испортил. Запомню, вдруг да пригодится.

— Ну, и на этом спасибо, — сказал я Мазаеву.

— Заходите еще, — ответил художник, заливая в себя очередную порцию. Ну, уж постараюсь без этого обойтись. В крайнем случае, прикажу привести в участок и протрезвить насильственно. Смысл-то какой с пьяным разговаривать?

Едва я вошел в управление, как меня окликнул дежурный.

— Ваше Высокоблагородие, — доложил он, — из больницы посыльный передал: Карамышев пришел в сознание.

— Давно? — спросил я его.

— Часа два назад, — ответил городовой.

Что ж, нужно ехать в больницу, и срочно. Рана у Карамышева очень тяжелая, кто знает, что с ним дальше будет. А ведь он наверняка видел убийцу и может пролить свет на все это дело.

Но я опоздал. К моему приходу Карамышев был уже мертв.

— Но как же так, — расстроенно спросил я доктора Сомова, который был его лечащим врачом. — Пришел в себя и умер?

— Короткая ремиссия, — со вздохом ответил доктор. — Состояние его было критическое. Все зависело исключительно от выносливости организма.

— Он был в ясном рассудке? — поинтересовался я.

— Нет, — сказал Сомов, — только бредил. Но я сразу сообщил в управление.

— Посторонние у него были?

— Помилуйте, — возмутился доктор, — Вы сами к нему приставили городового.

— Так-то оно так, — начал я, — но…

— Причина смерти очевидна, — перебил меня доктор Сомов, — результат огнестрельного ранения.

Да, и тут неудача. Теперь, со смертью Карамышева свидетелей преступления не осталось. А расследование наше пока продвигается крайне медленно и неохотно.