Яна и Ян
Шрифт:
— Не смей до меня дотрагиваться! — произнесла я тихо, но твердо и посмотрела ему прямо в глаза.
Я вспомнила, как увидела в ресторане Яна, как у меня подкосились ноги. Не от испуга, от счастья. И теперь это счастье надо было спасать, спасать мое с Яном будущее.
Вдруг я заметила, как Иржи изменился в лице — что-то в нем будто надломилось. Его разбитые губы задрожали. Он упал на колени и обнял мои ноги:
— Яна!.. Ведь я тебя люблю… Ужасно люблю… Я поверю всему, что бы ты ни сказала… Только докажи, что и ты меня любишь… что ты моя…
Он потянул меня на пол, и снова, как накануне, я увидела совсем
— Пусти меня! Опомнись!
Я сопротивлялась изо всех сил — отчаяние придало мне решимости. Я кинула взгляд по сторонам: дверь была заперта, но окно… Окно оставалось открытым.
Мне некогда было размышлять, далеко ли до земли. Я упала в сугроб под окном, глубоко провалившись в снег. Ногу у щиколотки пронизала острая боль, в глазах потемнело. Пришла в себя я от того, что мне терли лицо чем-то горячим и шершавым…
Если бы ангелы-хранители могли принимать обличье животных, то они, вероятно, выглядели бы как Цтирад, а если бы они вообще существовали, то, наверное, походили бы на тетю Клару, миниатюрную тетю Клару, в пестром халате, наброшенном поверх ночной рубашки, с бигуди в волосах — так выглядела она в тот момент, когда лай Цтирада поднял ее с постели…
Нога, закованная в гипс, все еще дает о себе знать, но это ничто по сравнению с тем, как она болела, когда тетя Клара с Цтирадом тащили меня из сугроба. Иржи был настолько ошеломлен, что даже не догадался помочь им. А тетя Клара уложила меня на санки и повезла через мост. «Не сердись на него, Яничка, — увещевала она меня, — Иржи неплохой человек. Вот только чересчур ревнивый. Бедняжка Милена хлебнула с ним горя. Мне надо было тебя заранее предупредить, но вы так ладили с Михалом, да и ты быстро поправлялась…»
Я находилась в полуобморочном состоянии и почти ничего не воспринимала, даже не понимала, куда меня везут, только мечтала, чтобы все беды мои поскорее кончились. Я не плакала. Однако когда распахнулись двери освещенного дома и на пороге появилась Квета, а из дома донеслись звуки скрипок и рояля, у меня на глазах выступили слезы облегчения. Как будто все мои несчастья и вправду сразу куда-то улетучились…
И вот теперь я лежу в комнате старшего сына Кветы, медика Петра, и даже череп на его столе, кажется, гарантирует мне безопасность. Здесь я должна была встретиться с Яном…
— Хорошо, что он так поспешно уехал, — сказала Квета. — Представь себе, что он увидел бы тебя в таком состоянии. — Она уже называет меня на «ты», словно мы знакомы давным-давно. — Он и сам выглядел не лучше. Вот была бы встреча! Да вы бы слезами изошли от жалости друг к другу. И не пиши ему: парню нужно дать время опомниться и еще раз все хорошо взвесить.
Она, конечно, права. Я ни за что не согласилась бы, чтобы Ян увидел меня сейчас: хожу хромая, на лице и на руках царапины — следы обледенелого снега, нос распух и покраснел от насморка… Да, я и впрямь героиня любовно-детективной истории.
— Главное, вы стали чемпионкой по прыжкам без парашюта! — хохочет Кветин муж, доктор Носек, и смех его напоминает раскаты грома. — И при этом отделаться всего-навсего вывихом и насморком — это же потрясающе! Вы, деточка, просто созданы для того, чтобы преодолевать препятствия на своем пути…
Я молчу.
— Знаете, Яна, чего вам недостает? Чего не хватает большинству людей на Земле? Космического чувства.
— Космического чувства?
— Это мой термин, когда-нибудь я его запатентую. Видимо, когда приму решение стать академиком. Это чувство присуще людям космического века, но оно и старо, как само человечество. А человечество за время своего существования много чего навидалось и натерпелось, милая девочка. Эти ваши переживания… Не сердитесь, право… Когда вы сердитесь, то становитесь похожей на мою жену, а уж она-то умеет злиться. Она работала на той же самой ферме, что сейчас, и очень мне нравилась, но… но я был такой дурак, воображала, докторишка со свежеиспеченным дипломом в кармане, что однажды сказал ей, будто она мне не пара. После этого заявления она исчезла на четыре года, а когда вернулась, бросила мне в лицо диплом, и потом мне пришлось долго ее упрашивать хотя бы потанцевать со мной. Вот это были времена!
— А как насчет космического чувства?
— О нем речь впереди… Каждый из нас создает свой малый космос, но в добавление к нему нам следовало бы завести и собственную ракету и время от времени запускать ее, чтобы взглянуть с орбиты, не слишком ли мал наш мирок, не слишком ли много в нем таких мелочей, из которых мы делаем зряшные проблемы. К тому же наш малый мирок размещается в большом мире, где идет борьба за то, чтобы он стал лучше. Ясно?
— Об этом стоит подумать.
— Подумайте, деточка. А самое главное, поразмышляйте о том, что в мелочах погрязло уже очень много людей. А в жизни ведь есть подлинные ценности…
Вот такими беседами потчует меня доктор Носек вместо порошков. И приходит день, когда мне снимают гипс, а вечером, когда я складываю свои вещи, доктор, гладковыбритый и празднично одетый, входит в комнату и говорит:
— Позвольте пригласить вас на концерт, Яна! «Концерто гроссо»! В вашу честь…
Внизу, в большой, ярко освещенной комнате, меня охватывает то же радостное чувство, которое я испытывала только во время каникул у дедушки в Славьетине. Тихо, нежно и призывно льется волнующая мелодия скрипичной сонаты, и я вдруг ощущаю, как мои беды и неприятности куда-то отступают, а в душу возвращается музыка и все то хорошее, что связано с нею.
Рождество стремительно приближается, и я все больше нервничаю. Дана говорила, что на рождество Яна должна выйти замуж. В глубине души я надеюсь, что этого не случится, хотя и не знаю, на чем основана эта надежда. Тяжкие раздумья не терзают меня только тогда, когда мы отправляемся через снежные сугробы на полигон или когда мне приходится успокаивать замерзших новобранцев, которые еще не научились выбивать из траков снег, смешанный с грязью, и чертовски неподатливые сосульки.