Яна и Ян

Троянова Иржина

Захариаш уже распевает колядки. Они скорее озорные, чем благостные, — наверное, он их сочиняет сам. И вообще, он повеселел, стал гораздо общительней.

Но каков Лацо, мой верный друг Лацо! Он ни разу не обмолвился о Яне, будто ее и вовсе не было. А ведь когда-то сам меня ругал, призывал за нее бороться. Теперь же ему, видимо, все равно, страдаю я или нет. Он думает лишь об одном — какие из нас получатся командиры. «Знаешь, Янко, каким мне представляется современный командир? Это человек, который для солдат все — отец, брат, товарищ и друг. И при этом он

должен быть непререкаемым авторитетом. Только такой командир сумеет поддерживать железную дисциплину…» На эту тему Лацо может говорить часами.

Вот и вчера он ораторствовал до полуночи. А потом, когда я уже почти погрузился в сон, вдруг затормошил меня и объявил как ни в чем не бывало: «Слушай, я забыл сказать, что нас от Союза социалистической молодежи посылают в Прагу. Но если тебе не хочется…»

Я разом проснулся. Столкнул его с койки, придавил коленом и шепотом, чтобы никого не разбудить, принялся ругать, пока не исчерпал полностью лексикон Фиалы и Коциана.

— Налетел, как зверь, — стонал он, давясь от смеха. — А еще хочет стать другом, товарищем и братом для солдат!

На Главном вокзале в Праге нас встречала сестра Лацо, Эва, черноволосая красавица в белой дубленке. Она поцеловала Лацо, а потом встала на цыпочки и, не церемонясь, чмокнула меня. И это получилось у нее так мило, что мне ужасно захотелось иметь сестру. Но, увы, у меня только братья, которые имеют семьи и со мною видятся крайне редко. Мама все еще лечится в санатории, а об отце я лишь читаю в газетах. Кто же ждет меня в Праге? Может быть, Иван? А может быть… Нет, меня она не ждет. И если ночью, когда Лацо сообщил мне о поездке в Прагу, она показалась мне событием довольно радостным, то теперь все выглядело иначе.

— А знаете, мне знакомо ваше лицо! — обратилась вдруг ко мне Эва. — Я видела вашу фотографию у одной моей пациентки.

— А что тут удивляться? — засмеялся Лацо. — От фотографии такого красавца не отказалась бы ни одна девушка.

Я почувствовал, как заколотилось мое сердце.

— Эва, а как зовут вашу пациентку?

— Яна…

Теперь я работаю в другом магазине. Заведующая у нас женщина, и довольно молодая. Каждый вечер за ней заходит муж с пятилетней Ренаткой, которую он забирает из детского сада. Домой они идут вместе, и Ренатка держит за руку то маму, то папу. Счастливая семья…

Еще в магазине работает ученица Олина, вариант Даны. Она мечтает накопить денег на брючный костюм с невероятно расклешенными брюками и на парик, и, когда в нашем магазине по неведомым причинам появится Карел Готт, он застынет в изумлении.

Иногда в магазин заходит верный Михал со своим приятелем Пиньдей, они задают мне разные вопросы вроде: «Что тебе больше нравится — чтобы тебя переехал автобус, поезд или шестьсот третья «татра»? «Дута пьест» проводит такое социологическое исследование. Учти, Яна, мы опрашиваем только интеллектуальных людей», — уверяет меня Михал.

Я тоскую, хотя свободного времени у меня мало. Хочу закончить училище. Мы с папой опять купили абонементы на концерты. А

еще я хожу к Эве на лечебную физкультуру разрабатывать сустав и с Даной на уроки немецкого. Я заставила ее поклясться, что она ничего не напишет Яну. Дана жалуется, что с заведующим сладу нет и придется ей теперь пойти работать в мясную лавку или выйти замуж. «Супруга воина действительной службы — это ведь тоже воинское звание, не так ли?» — нередко посмеивается она. Через Кламовку я больше не бегаю, и пани Балкова на меня не нарадуется: «Наконец-то ты образумилась!» «Что вы хотите, годы!» — отшучиваюсь я.

Сегодня, около пяти, когда предпраздничная торговля достигла апогея и я стояла уже только на одной, здоровой, ноге, Олина вдруг подтолкнула меня:

— Посмотри, вон там, у дверей, девушка в белой дубленке, какую я хочу. А с ней-то какой красавец в военной форме! Из-за такою женщины наверняка ведут самую настоящую войну.

Я мельком взглянула в их сторону, и — бац! — пластинка, которую я хотела поставить на проигрыватель, вывалилась у меня из рук. Пришлось Олине наклониться и поднять ее, потому что я стояла как истукан.

— Эту пластинку я уже не возьму, — зашипела покупательница.

— Простите, — еле вымолвила я, — сейчас поменяю.

Однако я никак не могла припомнить, что это была за пластинка, и покупательницу обслужила Олина.

— Тебе плохо? — участливо шепнула она.

Я покачала головой. Хотела бы я поглядеть на нее, если бы в магазин вошел Карел Готт. Говорила бы она таким же ровным, спокойным голосом? Мой голос изменился мгновенно, ведь к прилавку приближались Ян и Эва.

Они отстояли примерно половину очереди, когда от дверей послышался звонкий, веселый голос:

— Янко! Мы же опоздаем на поезд! — Рыжеватый военный пробирался сквозь толпу, извиняясь направо и налево: — Пропустите, пожалуйста, у нас увольнительные только до двенадцати ночи, а нам еще далеко ехать. Спасибо!

И люди на удивление спокойно давали ему пройти, а заодно и Яну с Эвой. Вот они уже стоят передо мной. Теперь я видела только одного Яна. Все остальные будто испарились. Осталось лишь знакомое, любимое, похудевшее и побледневшее лицо.

— Яна! — сказал Ян шепотом.

Магазин снова наполнился людьми. Никто из них, конечно, не знал, что произошло за эту секунду, ведь если бы они догадались об этом, то наверняка сами оставили бы нас наедине. Но, может, так даже и лучше? Иначе как перенести то безмерное счастье, которое обрушивается на тебя невзначай?..

Я протянула руку к полке, на которой стояли пластинки с песнями Нади Урбанковой и Боба Дилана. Мода на них прошла, и никто их уже не спрашивал. Но для нас они по-прежнему оставались прекраснейшими и незабываемыми. И так будет всегда, до последней минуты нашей жизни. Я аккуратно завернула их в подарочную бумагу и подала Яну.

— Яна, чек! — напомнила заведующая, которая сидела за кассой.

Я вырвала из чековой книжки листок и написала: «Любимый мой!»

— О господи! — сказала за моей спиной Олина и уронила целую стопку пластинок.