Янки при дворе короля Артура

Твен Марк

— Вы, вроятно, хорошо и сами ее знаете, такъ какъ и вамъ приходилось страдать, потому что при настоящихъ условіяхъ никто не можетъ этого избгнуть въ Британіи. Это старая, грустная повсть. Мы боролись и имли успхъ, т. е. такой успхъ, что оставались въ живыхъ и не умирали; и это все, чего только и можно требовать. У насъ не было треволненій, какихъ бы мы не переживали до настоящаго года, который погубилъ насъ; затмъ, какъ говорится, вс бды обрушились на насъ и погубили насъ. Годъ тому назадъ лордъ помстья посадилъ нсколько фруктовыхъ деревьевъ на нашей ферм, на самой лучшей земл… Это было крайне недобросовстно съ его стороны…

— Но это было его право, — прервалъ ее король.

— Никто этого и не отрицаетъ; вроятно, законъ имлъ что нибудь въ виду, если въ силу его то, что принадлежитъ лорду, это его, а что мое,

то также его. Наша ферма принадлежала намъ по аренд; но въ тоже время оиъ имлъ право длать съ нею что хотлъ. Нсколько времени спустя, три фруктовыхъ дерева оказались срубленными. Нашихъ три взрослыхъ сына побжали донести объ этомъ преступленіи. И вотъ ихъ заперли въ подземелье его лордства; тамъ они и находятся. Лордъ сказалъ, что они останутся тамъ, пока не признаются; но имъ не въ чемъ было признаваться, такъ какъ они не были виноваты; такъ они и пробудутъ тамъ до самой смерти. Я полагаю, что вамъ хорошо извстно это право. Подумайте, какъ намъ было тяжело! Мы остались вдвоемъ съ мужемъ и съ обими двочками и должны были собрать жатву, посянную съ такимъ трудомъ; но, кром того, намъ приходилось стеречь день и ночь эту жатву отъ голубей и дикихъ животныхъ. Когда уже жатва лорда была почти готова для сбора, а, слдовательно, и наша, то насъ позвали на его поля собирать его жатву безвозмездно; онъ никакъ не хотлъ засчитать мою работу и работу моихъ обихъ дочерей за моихъ троихъ заключенныхъ сыновей, а засчитывалъ нашу работу только за долги ихъ, такъ что намъ приходилось работать на лорда чуть-ли не во все время жатвы. А наша собственная жатва портилась, вслдствіе такой небрежности; между тмъ его лордство и патеры обвиняли насъ въ томъ, что ихъ дол изъ нашей жатвы нанесенъ вредъ. За штрафъ обобрали всю нашу жатву и, кром того, еще заставили насъ самихъ собрать ее и вс это безъ всякой платы, такъ что насъ обрекли на голодъ. Затмъ самое худшее заключалось въ томъ, что я, обезумвшая отъ голода, потерь, тоски по моимъ несчастнымъ сыновьямъ и видя въ такомъ бдственномъ положеніи и отчаяніи моего мужа и мою младшую дочь, я ршилась произнести богохульство; о! не только одно, но даже тысячу противъ церкви и противъ ея путей. Это было десять дней тому назадъ, когда я заболла этою ужасною болзнью; эти слова я сказала патеру, который пришелъ упрекать меня въ недостатк смиренія передъ Богомъ. Онъ передалъ мои слова своему начальству и на меня наложили проклятіе; но проклятіе было наложено не только на мою голову, но и на всхъ тхъ, которые были такъ дороги моему сердцу; да, надъ всми нами тяготетъ проклятіе Рима.

Съ того самаго дня вс стали насъ избгать, вс смотрли на насъ съ ужасомъ. Никто даже не подходилъ къ нашей хижин, чтобы узнать, живы мы, или нтъ. Вся моя семья слегла. Я же превозмогла себя, какъ мать и какъ жена можетъ только это сдлать. Они мало ли въ эти дни, впрочемъ, и сть-то было почти нечего. Но у насъ была вода и я имъ давала ее. О, какъ они жадно глотали ее и какъ благословляли! Но конецъ наступилъ вчера; мои силы окончательно надломились. Вчера это былъ послдній день, когда я еще видла въ живыхъ и моего мужа, и мою младшую дочь. Вс эти часы я пролежала здсь — это были не часы, а цлые годы для меня — я все прислушивалась, но не слышно было ни звука…

Она быстро и пристально посмотрла на свою старшую дочь и воскликнула:

— О, моя ненаглядная!

И тутъ она заключила ее въ свои дрожащія объятія. Она узнала хрипніе смерти.

ГЛАВА VI.

Трагедія въ Маноръ-Гоузъ.

Въ полночь уже все было кончено и мы сидли передъ четырьмя трупами. Мы покрыли ихъ разнымъ хламомъ, какой только могли найти и вышли изъ хижины, закрывъ за собою дверь. Домъ этихъ несчастныхъ людей сдлался и ихъ могилою; они не удостоились христіанскаго погребенія и не могли быть преданы земл. Ихъ считали все равно что собаками, дикими зврями, прокаженными; ни одна душа, дорожившая своею вчною жизнью, не могла прикасаться къ этимъ отверженнымъ.

Мы не успли сдлать и десяти шаговъ, какъ я услышалъ шумъ, точно кто шелъ по гравелю. У меня въ груди забилось сердце. Насъ не должны видть выходящими изъ этой хижины. Я дернулъ короля за платье и мы укрылись за угломъ хижины.

— Теперь мы спасены, — сказалъ я, почти шепотомъ. — Если бы ночь была свтле, насъ наврное увидли бы; кажется, проходили такъ близко.

— Быть

можетъ, это какое-нибудь животное, а не человкъ.

— Очень можетъ быть. Но все равно, человкъ это или животное, а намъ необходимо подождать еще съ минуту, пока онъ совсмъ не пройдетъ мимо.

— Но послушайте! Онъ опять идетъ!

Совершенно врно. Шаги послышались близко къ намъ; кто-то шелъ къ хижин. Это должно быть какое-нибудь животное, тмъ не мене намъ слдовало спасаться. Я было выступилъ впередъ, но король положилъ мн руку на плечо. Тутъ была минута глубокаго молчанія; затмъ мы услышали легкій стукъ въ дверь хижины. У меня морозъ пробжалъ по тлу. Стукъ повторился и тутъ мы услышали слдующія слова, сказанныя съ какою-то осторожностью:

— Батюшка, матушка! Отворите! мы свободны; мы принесли вамъ такія новости, отъ которыхъ поблднютъ ваши лица, но осчастливятся ваши сердца; но намъ нельзя медлить; мы должны бжать! И… но что же они ничего не отвчаютъ. Батюшка! Матушка!

Я провелъ короля на другой конецъ хижины и шепнулъ ему:

— Пойдемте; теперь мы можемъ выдти на дорогу.

Король колебался; ему хотлось остаться; но тотчасъ же мы услышали, что дверь отворилась и знали, что эти несчастные люди сейчасъ очутятся въ присутствіи столь дорогихъ для насъ мертвецовъ.

— Пойдемте; тотчасъ они зажгутъ огонь и тогда мы будемъ свидтелями такой сцены, которая только надорветъ наши сердца.

Король уже боле не колебался. Минуту спустя, мы были уже на дорог; я хотлъ было бжать, но онъ съ достоинствомъ слдовалъ за мною и я остановился. Мн не хотлось вовсе думать о томъ, что теперь происходить въ хижин, такъ какъ я не могъ бы этого вынести; мн хотлось изгнать совершенно эти мысли изъ головы; я схватился за первую мысль, мелькнувшую у меня въ ум:

— У меня уже была та болзнь, отъ которой умерли эти люди и потому мн нечего бояться; но если у васъ ея не было, то…..

Онъ прервалъ меня, сказавъ, что находится въ сильномъ безпокойств и что именно его мучаетъ совсть:

— Эти молодые люди сказали, что получили свободу, но какъ? Невозможно, чтобы самъ лордъ освободилъ ихъ.

— Конечно; безъ сомннія, они убжали.

— Вотъ въ этомъ-то и состоитъ мое безпокойство; я боюсь, что это именно и было такъ, а ваше подозрніе еще боле подтверждаетъ это, у васъ такой же страхъ.

— Я не называю это страхомъ. Я только подозрваю, что они убжали, я вовсе не огорченъ этимъ.

— Я также вовсе не огорченъ, но я полагаю… но…

— Но что же это такое? О чемъ тутъ безпокоиться?

— Если они, дйствительно, убжали, то нашъ долгъ обязываетъ насъ задержать этихъ людей и выдать ихъ лорду; невозможно, чтобы лордъ потерплъ такое дерзкое оскорбленіе отъ этихъ людей низкаго происхожденія.

Опять пошло то же самое. Король видлъ тутъ только одну сторону дла. Онъ такъ былъ рожденъ, такъ воспитанъ; его вены были наполнены кровью предковъ, которые совершенно освоились съ такого рода жестокостью, принесенною въ наслдство длиннымъ рядомъ сердецъ, изъ которыхъ каждое участвовало въ отравленіи потомка. Посадить людей въ заключеніе безъ всякаго доказательства ихъ виновности, обречь на голодъ ихъ семью, вовсе не считалось зломъ, такъ какъ тутъ дло шло о простыхъ поселянахъ, обязанныхъ подчиняться вол лорда и исполнять вс его прихоти; тутъ не принималось въ разсчетъ, какія могутъ выдти изъ этого ужасныя послдствія; но если эти люди своевольно освобождались изъ заключенія и убгали, то это считалось ужаснымъ оскорбленіемъ и этого не могло потерпть ни одно добросовстное лицо, знавшее свой долгъ къ священной каст.

Я боле получаса уговаривалъ короля оставить это дло и только одно совершенно постороннее обстоятельство отвело его мысли отъ этого предмета. Когда мы поднялись на вершину одного холма, насъ поразило вдали яркое зарево.

— Это пожаръ! — воскликнулъ я.

Пожары меня очень интересовали; я устроилъ нсколько бюро страхованія; завелъ паровыя пожарныя машины, лошадей и пріучилъ нкоторыхъ людей къ этому длу, словомъ, устроилъ цлый департаментъ по дламъ пожаровъ; духовенство возмутилось противъ страхованій отъ огня и страхованій жизни, находя, что это значитъ идти противъ предопредленія Божія; если же имъ указывалось на то, что это вовсе не значило идти противъ предопредленія Божія, а только облегчало тяжесть послдствій, то они все же стояли на своемъ и много вредили этому; но я настойчиво шелъ по этому пути.