Янки при дворе короля Артура

Твен Марк

— Теперь, государь, представьте себ, что мы у дверей какой либо хижины и вся семья передъ вами, а вы обращаетесь къ глав этой семьи.

Король выпрямился совершенно безсознательно и сказалъ тономъ самой леденящей холодности:

— Молодецъ, подай сиднье, да принеси чего-нибудь пость.

— Ахъ, ваше величество, это нехорошо!

— Чего же тутъ недостаетъ?

— Эти люди не называютъ другъ другъ молодцами.

— Неужели?

— Да; т только, которые стоятъ выше ихъ, называютъ такъ этихъ людей.

— Тогда мн слдуетъ начать снова; я назову ого крпостнымъ.

— Нтъ, нтъ; онъ можетъ быть и свободнымъ

человкомъ.

— Ахъ, вотъ какъ! Тогда мн слдуетъ назвать его "добрый человкъ".

— Это нсколько лучше, вамъ милость, но самое лучшее сказать ему: дружокъ или братецъ.

— Братецъ? Такой дряни?

— Но вдь мы сами выдаемъ себя за такую же дрянь.

— Въ такомъ случа, я скажу: "Братецъ, принеси мн сиднье и чего-нибудь състнаго". Теперь такъ?

— Не совсмъ такъ! Вы сказали подай одно сиднье, но не для насъ, не для обоихъ; пищу для одного и сиднье для одного.

Король посмотрлъ на меня съ удивленіемъ. Онъ обыкновенно не могъ за разъ обсудить всего со всхъ сторонъ; онъ могъ обдумывать какую-нибудь идею понемногу, по зернышкамъ, а никакъ не въ цлости.

— Неужели и вы будете сидть?

— Если я не сяду, то люди подумаютъ, что мы неравные между собою, а только показываемъ видъ, будто мы разные; ихъ не обманешь.

— Это совершенно врно! О, какъ хороша истина, въ какой бы форм она ни проявлялась! Да, онъ долженъ принести намъ пищу и сиднья и служить совершенно одинаково намъ обоимъ и не выказывать предпочтенія ни одному изъ насъ.

— Но тутъ опять является одна мелочь, требующая исправленія. Онъ не долженъ приносить ничего особеннаго для насъ; мы должны войти и быть вмст со всею этою дрянью, ссть за столъ вмст съ его семьею и согласиться на это и на многія другія отталкивающія вещи, принаравливаіъся къ обычаямъ этого дома и быть съ этою семьею совершенно на равной ног, исключая только, если этотъ человкъ изъ рабовъ; наконецъ, тутъ не будетъ ни умывальниковъ, ни столоваго блья, это не водится ни у рабовъ, ни у свободныхъ людей. Прошу ваше величество, пройдитесь еще разъ. Теперь лучше, но все еще не совсмъ хорошо. Эти плечи никакъ не сгибаются, тамъ какъ они не знали иной тяжелой ноши, кром кольчуги.

— Дайте мн мшокъ; я хочу пріучить свой духъ носить на плечахъ тяжести, не имющія ничего почетнаго; вдь это нашъ духъ заставляетъ насъ поднимать плечи, а нисколько не всъ тяжести; нося вооруженіе, мы поднимаемъ плечи выше, такъ какъ это почетная тяжесть и человкъ держится подъ ней прямо… Но, не длайте мн никакихъ возраженій, а взвалите мн мшокъ на плечи.

Теперь онъ лучше подходилъ къ простолюдину съ этимъ мшкомъ на плечахъ, но хотя онъ въ данную минуту мало походилъ на короля, но также мало походилъ и на простого человка, какого мн когда-либо приходилось видть. Это была такая упрямая пара плечъ, которая никакъ не хотла горбиться совершенно естественно. Дисциплинированіе началось снова; я поправлялъ короля и давалъ ему совты.

— Теперь представьте себ, что вы въ долгахъ, докучливые кредиторы не даютъ вамъ покоя; вы не можоте работать, — ну, положимъ, что у васъ околла лошадь; ваша жена больна, дти плачутъ отъ голода…

Итакъ дале, и такъ дале; я продолжалъ его дисциплинировать и говорилъ ему о разныхъ бдствіяхъ, претерпваемыхъ народомъ, вслдствіе лишеній и безденежья. Но слово лордъ былъ совершенію пустой звукъ для короля и не представлялъ для него ничего особеннаго. Слова

ничего не реализируютъ, ничего не воплощаютъ, пока кто-нибудь самъ лично не пострадаетъ отъ такого слова, воплощеннаго въ человка и пострадаетъ такъ, что это выше всхъ описаній. Есть такъ много умныхъ людей, разсуждающихъ о "рабочихъ классахъ" и успокоивающихъ себя тмъ, что день упорнаго умственнаго труда много тяжеле, чмъ день упорнаго физическаго труда; по этому-то совершенно справедливо, что первый оплачивается много дороже, чмъ второй. Они такъ думаютъ потому, что прекрасно знаютъ первый и не имютъ ни малйшаго понятія о второмъ. Но мн извстенъ какъ умственный трудъ, такъ и физическій, и во всей вселенной не найдется достаточно денегъ, чтобы нанять меня на мсяцъ для работы заступомъ; но я буду заниматься какимъ угодно умственнымъ трудомъ за самую бездлицу даже, пожалуй, безвозмездно, и это доставитъ мн удовольствіе.

Умственный "трудъ" не можетъ считаться работою; это удовольствіе, развлеченіе и въ этомъ заключается его высшая награда. Самая ничтожная плата архитектору, инженеру, генералу, писателю, скульптору, живописцу, лектору, адвокату, законодателю, актеру, проповднику, пвцу все же сравнительно высока за его работу; а что сказать про волшебника, стоящаго въ оркестр съ своею магическою палочкою въ рукахъ и управляющаго чудными звуками, носящимися надъ нимъ — правда, онъ работаетъ, если вы только хотите такъ это назвать — но это уже будетъ сарказмъ. Законъ о труд можетъ показаться крайне несправедливымъ — но разъ это такъ установлено, то ничто не можетъ его измнить.

ГЛАВА V.

Хижина оспы.

Когда мы пришли въ эту хижину около полудня, то тамъ не видно было и признака жизни. На поляхъ, прилегающихъ къ ней, уже была снята жатва и они представляли какой-то грустный запустлый видъ, тмъ боле, что съ нихъ такъ тщательно были подобраны и вс зерна и вся солома. Палисадникъ, хлвы, заборы все приходило въ ветхій видъ и краснорчиво говорило о нищет. Не видно было ни животныхъ, ни людей. Мертвая тишина, царившая вокругъ, наводила ужасъ. Хижина, конечно, была одноэтажная, солома на крыш почернла отъ времени и испортилась отъ недостатка починки.

Дверь была полуотворена. Мы тихонько подошли къ ней, почти затаивъ дыханіе; король постучался; мы стали ждать; отвта нтъ. Опять постучались. И опять нтъ отвта. Я тихонько толкнулъ полуотворенную дверь и посмотрлъ во внутрь хижины. Я замтилъ тамъ какія-то темныя формы, какая-то женщина встала съ полу, подошла ко мн, шатаясь, точно она только что проснулась.

— Смилуйтесь! — начала она. — У насъ все отобрано, ничего боле не осталось.

— Я пришелъ не для того, чтобы отбирать отъ васъ что-нибудь, добрая женщина.

— Вы не патеръ?

— Нтъ.

— Вы не отъ лорда изъ замка?

— Нтъ, я чужестранецъ.

— О, ради Бога! Бгите отсюда! Всякій, кто соприкасается съ нищетою и смертью, тотъ вредитъ самому себ. Не медлите! Уходите! Это мсто проклято и Богомъ и церковью.

— Пустите меня войти сюда и помочь вамъ; вы больны и встревожены.

Я нсколько привыкъ къ полумраку и теперь разглядлъ ея воспаленные глаза, пристально смотрвшіе на меня. Я видлъ, какъ она была блдна и худа.

— Говорю же вамъ, что это мсто находится подъ опалою церкви; уходите скоре, прежде, чмъ какой-нибудь бродяга увидитъ васъ и донесетъ на васъ!