Язык цветов из пяти тетрадей
Шрифт:
Тот, кто другие песни запоёт!
От денег помрачение в рассудке,
Пиры и переделы, а потом
Инсульт в объятьях тайской проститутки
И ангел беломраморный с крестом.
«Погост за рожью и бурьяном…»
Погост за рожью и бурьяном.
Пустынна улица села
И ненавистью к горожанам
В истоме тусклой изошла.
Откуда злоба – сам подумай!
Но смотрит на тебя родня
С
И трудно выжить больше дня.
Тут за убийство дом сжигают
И убивают за поджог,
И на чужих собаки лают,
Покуда свой не изнемог.
«Иконы, с петухами полотенца…»
Иконы, с петухами полотенца,
А ночью духота и непокой,
Бессонница мальчишки-отщепенца -
Он здесь в плену, приезжий, городской.
И всё же этот мир, уж уходящий,
Куда проститься приезжала мать,
Оставшийся за облаком и чащей, -
Я смог в самом прощании застать.
Всё воскрешу, воздвигну понемногу,
И в эти строки, в книгу, вот сюда
Закатом обагрённую дорогу
Сквозь годы проведу и города.
«Роднёй не брезгую простою…»
Роднёй не брезгую простою,
И кажется на склоне дней,
Что, может быть, её не стою.
Она становится родней.
А в ней – умелец и добытчик,
И бесприютный пассажир
Промёрзших поздних электричек,
И волжских грузчиков кумир.
Хозяин, говоривший сухо
И осадивший пришлеца,
И эта дряхлая старуха,
Перекрестившая с крыльца.
Я вряд ли их увижу снова,
И всё ж надежда не умрёт
Ещё сыскать такое слово,
Чтоб сохранился в нём народ.
Натюрморт
Забвенье… Но во мраке мёртвом
В глухой избе свой зыбкий круг
С крестьянским тусклым натюрмортом
Показывает память вдруг.
И совестлив, и верен мигу,
И долговечен, и текуч,
Яйцо и чёрствую ковригу
Во тьме высвечивает луч.
Водь
В краю, где воду кличут водью,
Мы с другом долго по воде
К родному шли простонародью,
И суши не было нигде.
Обняв земли большое тело,
Вода тропинки залила,
И всюду чернота блестела,
Напоминая зеркала.
Не отступала эта полисть,
До взгорка с колокольней вплоть
Нас неотвязная, как совесть,
В деревню провожала водь.
Высоцкий
Вот – Высоцкий, давно его нету,
А
Одолевшая всё-таки Лету
Правдолюбья его хрипота.
Эта совесть в обнимку с гитарой
На эстраду взбежала из книг
Русской прозы бессмертной и старой,
И в пылу перешедшей на крик.
Но окрепла с годами догадка,
Что во времени полупустом
Это было явленье упадка,
Рокового недуга симптом.
В этой песне, с отчаяньем спетой,
Всё гудит, не кончается он,
А успенье империи этой
Начиналось с его похорон.
Алла Баянова
Эти песни чем горше, тем слаще,
Вот и молодость даже привлёк
Заграничный прононс дребезжащий
И цыганщины лёгкий жарок.
Бодро ходит усталое тело,
Ты любима сейчас и мила,
А ещё ведь и с Лещенко пела
И с боярами цуйку пила.
Ах, вернулась сюда запоздало,
И не сдержишь дрожанья руки!
Вот родные края не узнала,
И чужие уже далеки.
Подбежавшей девчонке с букетом,
Разглядевшей морщины и швы
Под сплошным и безжалостным светом,
Улыбнувшись, шепнула: «Увы!».
Весёлое кладбище
Всё время пополняется доныне
И сделалось сокровищем села
То кладбище в румынской Буковине,
Где даже эта бездна весела.
Обычные, столь будничные лица
С надгробий разрисованных глядят.
Как все они решились согласиться
На юмор эпитафий? Все подряд!
С улыбкой в этом бродишь ералаше,
И нет благоговейной тишины,
И, может быть, все прегрешенья наши
Всевышнему смешны.
Полесье
Тусклый, резкий голос выпи
Над просторами болот
Крепнет в хлюпающем хрипе…
Значит, кто-нибудь идёт.
Да, по кочкам с верным щупом…
И на картах нет пути,
Так скажи стратегам глупым:
«Тут и пешим не пройти!»
Край лягушачий и жабий
Перед полчищами лёг,
С этим чавканием хлябей
Неразлучный говорок.
И возлюблены трясины,
Эти дебри, озерца,
И горяч глоток полынный
Из глубокого корца.
Кончен день, темнеет Припять,
Разливается тоска.
Выбрав невод, надо выпить.
Вот и жизнь полешука.
А к нему над зыбью Нила,