Юг в огне
Шрифт:
II
Явившись в станицу ночью, Прохор зашел к дяде Егору Андреевичу Волкову.
– О, служивый!
– удивился тот.
– Какими судьбами?
– Отслужился, дядя. На одной станции меня нечаянно ранил солдат, вот я и приехал к тебе немного отдохнуть, пока рана заживет.
– Ты что ж, ай к своим не пойдешь?
– Как же я пойду? Ведь поссорился я с отцом.
– Мало ли чего не бывает в жизни, - сказал Егор Андреевич. Поругались и помиритесь. Свои ведь... Хотя, - неодобрительно покачал он головой, - отец-то твой человек гордый, сурьезный. Он с той поры и со мной не разговаривает.
Прохор устало усмехнулся.
– Что ему советская власть поперек горла, что ли, стала?
– Бог его знает, что он на нее взъелся. Так каждый день и рыпит, как неподмазанное колесо. Все ругает большевиков... Брата твоего, Захара, прямо заел...
– Захара?
– изумился Прохор.
– Разве он дома?
– Ай не слыхал?.. Пришел твой братень... Бежал из германского плена... Да только беда с ним... Будто умом немножко тронулся... Говорит, в плену-то истязали его германцы...
– А как мать?.. сеструшка Надя?.. здоровы ли?
– Слава богу, здоровы.
– А о Викторе что слышно? Где он теперь?
– Ничего не знаю, - развел руками Егор Андреевич.
– Ростов ведь забрали немцы. Куда девался парень - господь его ведает. Ничего он не писал...
– Первого мая он был в Ростове, - заметил Прохор.
– Меня провожал... Ты о нем, дядя, не беспокойся, он оставлен в Ростове для работы в подполье... Ты, конечно, об этом никому не говори, а то себе горя наживешь...
– Что ж, Проша, он, стало быть, тоже из этих... из революционеров, что ли, а?..
– Из них, - кивнул Прохор.
– Он большевик, только помалкивай, дядя...
– Да разве ж мыслимое дело о том говорить, - согласился старик.
– Дядя, значит, в нашей станице еще держится советская власть? спросил Прохор.
– Эх!
– отмахнулся Егор Андреевич.
– Тож мне советская власть. Навроде как будто советская власть в станице, а белые везде ходят открыто... Но пока еще у нас-то тишина, а кругом что делается - и не приведи бог!.. По всему Сальскому округу сраженья идут между красными и белыми... Страх берет, как белые в нашу станицу придут. Ох, и беда лютая будет нам, иногородним! Ей-ей, беда! Повырежут всех... Я слыхал, будто в Платовской станице белые более полтысячи иногородних жителей шашками порубали... По другим станицам отряды из иногородних организовывались для самоохраны от беляков, а у нас некому этим делом заняться... Ты б, Проша, покалякал с солдатами насчет этого дела. Может, все б какую защиту организовали. Слух-то прошел, будто какой-то Буденный появился со своим отрядом, так он, говорят, белым жизни не дает... Беляки его боятся более сатаны...
– Буденный, говоришь?
– обрадовался Прохор.
– Это ж мой знакомый... платовский... Так, значит, у нас, в станице, никакой охраны нет? раздумчиво спросил Прохор.
– Какая там охрана!
– безнадежно махнул рукой Егор Андреевич.
– У правления человека два-три с винтовками для блезиру крутятся... Это милиция, что ли, у них...
– А кто ж тут у вас начальство?
– Народ болтает, что навроде председателем совета Максимка Свиридов...
– Максимка?!
– вскрикнул в изумлении Прохор.
– Вот это так председатель!.. Какой его дьявол,
– Доподлинно не знаю, как он стал председателем, - сказал дядя. Будто фронтовики его на эту должность назначили...
– Ну, вот это советская власть, - покачал головой Прохор. Максимка - председатель... Ведь он первейший в станице богач... Разве он будет за бедноту стоять?..
– Ну, конешное дело, - подхватил Егор Андреевич.
– Какая из Максимки может быть советская власть?.. Душегуб дьявольский... Он отца родного предать может. Слушок-то тут ходит, будто к нему ночушкой белые офицеры приезжают... Да и он к ним ездит, гуляют... Собирается, говорят, станицу передать белым... Разговор промеж народа ходит, как только власть, мол, переменится, так Максимка Свиридов ежели не станичным атаманом, так уж помощником атамана наверняка будет...
– Атаманом?
– усмехнулся Прохор.
– Поглядим... Придется тут, видно, порядочки навести... Да вот, горе мое, рана еще не зажила...
– Как же это тебя солдат-то ранил, а?
– Нечаянно. Рана пустяковая... Говорить о ней особенно нечего...
– Ну, ладно, племянник, успеем, поговорим еще, - засуетился старик. А зараз давай ужинать. Сам знаешь, гостя баснями не кормят. Мартыновна! позвал он старуху, жившую у него за хозяйку.
– Собирай-ка на стол вечерять. Да постели служивому в горнице. С дороги устал, небось.
Егор Андреевич разыскал где-то в затаенном месте припасную бутылку водки. Дядя с племянником выпили, плотно поужинали. А потом захмелевший Прохор, утонув в мягкой перине, заснул крепким молодым сном.
Утром, когда Прохор проснулся, в горнице, тихо разговаривая, видимо, не решаясь его разбудить, сидели мать, Надя и брат Захар.
– Мамуня, я разбужу его, - шептала Надя.
– А то он так может долго проспать... Братушка!
– чуть громче шепнула она, обращая свое розовое, смеющееся личико к кровати, на которой спал Прохор.
– Братушка, вставай!
– Молчи, негодниц"!
– сердито шипела мать.
– Молчи!.. Дядя-то Егор гутарил, что он раненый... Нехай соколик поспит... Обождем.
Девушка беззвучно хохотала и, поддразнивая мать, снова выдыхала:
– Бра-атушка-а, вста-авай!..
И от присутствия родных, от милой своей юной сестры, от добродушной ворчливости матери на сердце Прохора вдруг потеплело, стало легко.
– Мамуня!
– вскрикнул он радостно, протягивая к ней руки, точно так же, как он кричал и протягивал их к ней в раннем детстве.
– Мамунюшка родимая!..
Старуха ахнула, выронила из рук какой-то узелок.
– Сынушка ты мой!
– кинулась она к Прохору и обняла его.
– Чадушко ненаглядное!
Прохор почувствовал на своей щеке материнские горячие слезинки.
– Мама! Ну что ты? Зачем? Ведь не хоронишь же меня...
– Да я ничего, - сконфуженно вытирая концами платка глаза, пробормотала Анна Андреевна.
– Так это... от радости... Дядя-то твой Егор напутал нас, гутарит, что ты весь израненный...
– Он тебе наговорит, этот дядя, - лаская мать, проговорил Прохор. Пустяки... Через пару дней заживет... Здравствуй, сестренка! расцеловался он с Надей.
– Все хорошеешь, - потрепал он ее по щеке. Когда на свадьбе-то будем гулять?