Юг в огне

Петров-Бирюк Дмитрий Ильич

Константин не успел еще доехать до места, как к нему снова подскакал все тот же сотник.

– Извините, господин полковник, - смущенно заявил он, - но я должен предупредить вас: церковь каменная, и едва ли мы достигнем желательного эффекта...

– Что вы хотите сказать?
– с пьяной озлобленностью посмотрел на него Константин.

– Я хо... хочу сказать, господин полковник, - робко промолвил офицер, видя, что слова его неприятно действуют на командира полка, - едва ли мы сумеем зажечь церковь... А между тем...

– Что "между тем?" - гаркнул Константин.

–

Я... я... хотел сказать, - бледнея, промямлил сотник, - что жертв будет много... напрасных... И что... этим актом в глазах населения мы заслужим порицание... В их глазах это кощунство.

– Да, - тихо произнес Чернышев.
– Я тоже так думаю.

– Что?
– заорал Константин, не владея собой.
– Вы тоже так думаете?.. А вообще-то вы умеете думать, милейший?.. Сомневаюсь.

Чернышев посерел от обиды.

– Гос-подин... полковник, - заговорил он срывающимся голосом.
– Я не намерен выслушивать ваши оскорбления. Да! Не намерен!.. Вы выходите за границы. Всему бывает предел... Я спокойно сносил ваши грубости, но теперь мое терпение лопнуло... Вы не хотите щадить жизни казаков... Вам все равно, сколько бы ни погибло людей, лишь было бы удовлетворено ваше болезненное самолюбие, тщеславие... Вы не хотите считаться с религиозными чувствами населения... Да за такой поступок, как сожжение церкви, вас первыми осудят ваши же родители...

– Молчать!
– закричал Константин.
– Я понимаю, в чем дело. Вам стало жалко засевших в церкви большевиков... да, жалко, потому что вы сами большевик!..

– Да бог с вами!
– испуганно замахал руками Чернышев.
– С ума, что ли, вы сошли?.. Какой я большевик?.. Вам же хорошо известно, что я социал-революционер... Вы просто охмелели от спирта и говорите чепуху.

– Я - охмелел? Я вам покажу хмельного! Арестовать!
– указал Константин ординарцам на него.

– Вы с ума сошли, полковник!
– побелев, вскричал Чернышев. Подумайте, что вы делаете? Проспитесь - пожалеете.

– Я кому приказал!
– грозно прикрикнул Константин на недоуменно переглядывающихся ординарцев, не могших уяснить себе - серьезно ли приказывает им полковник совершить то, что для них казалось нелепостью. Слыша повторение приказа, они с тем же недоуменным видом, тронув лошадей, поехали к начальнику штаба.

– Не позволю!
– истерично взвизгнул Чернышев, осаживая назад лошадь и дрожащей рукой шаря наган в кобуре.
– Не позволю!.. Я честный кадровый офицер!.. Ничем не запятнан. А вы - выскочка!.. Карьерист!..
– негодующе кричал он Константину.

На смуглых щеках Константина выступили багровые пятна. Холодно усмехнувшись, он здоровой рукой быстро нащупал кобуру и прежде, чем это сумел сделать Чернышев, выхватил наган и, не целясь, выстрелил в него. Пуля пролетела сантиметра на три выше головы Чернышева.

– Полковник!
– в ужасе закричал тот, обливаясь холодным потом.
– Вы же пьяны. Образумьтесь! Что вы делаете?

– Хочу убить большевика, - покачнувшись в седле, сказал Константин и снова поднял револьвер.

– Боже мой!
– простонал начальник штаба.
– Я буду жаловаться атаману Краснову...

Он родственник... Он вам этого никогда не простит...

Константин опустил наган и хрипло рассмеялся:

– Эх вы, Иван Прокофьевич!.. Какой вы трус... Честное слово... Я пошутил... Простите, пожалуйста, за грубую шутку.

– Хороши шутки, нечего сказать, - пробормотал смертельно бледный начальник штаба.

Шутил или не шутил Константин, этого Чернышев не знал, но одно отлично понял, что если б он не выдумал версию о своем родстве с Красновым, то вся эта история могла бы для него окончиться плохо. Хотя Константин был и пьян, но упоминание о Краснове его отрезвило, и он понял, что зашел, пожалуй, слишком далеко.

– Вы правы, Иван Прокофьевич, - мягко, почти заискивающе сказал Константин.
– Безрассудно жертвовать жизнью казаков не следует... Но я все же думаю, что выкурить из храма красную мерзость надо... Мы сжигать церковь, конечно, не будем. Но обложим ее соломой и подожжем, попугаем красных... Они сами оттуда выскочат, как крысы... А церковь не сгорит... Ей-богу, нет! Она каменная. Воробьев, - обратился он к адъютанту, - а что, пленные у нас целы?

– Не знаю, господин полковник, - ответил адъютант, встревоженно смотря на Константина. Он так был напуган дикой выходкой полковника, что не мог в себя прийти.
– Прикажете узнать?

– Узнай. Если еще не расстреляли, то прикажи, чтоб их заставили обложить соломой церковь. В них красные не будут стрелять, - усмехнулся довольный своей выдумкой Константин.
– А постреляют, так черт с ними... Ловко придумал я, Иван Прокофьевич, а?

Чернышев промолчал.

XXII

Угрожая расстрелом, казаки приказали пленным красногвардейцам обложить церковь соломой.

Некоторые пленники категорически отказались от этой позорной, предательской работы и тотчас же были изрублены. Это подействовало на остальных. Проклиная себя за малодушие, со слезами на глазах, они начали таскать солому под стены церкви...

Засевшие в церкви, конечно, отлично все понимали. Они видели, под каким принуждением их израненные товарищи таскали солому к церкви, и не стреляли в них, хотя те с плачем умоляли:

– Стреляйте в нас, подлецов!.. Стреляйте!..

Вскоре церковь была обложена соломой со всех сторон. Оставалось поджечь ее. Но никто из пленных красногвардейцев, несмотря на зверские избиения, не согласился этого сделать. Никто и из белогвардейцев не хотел идти поджигать солому.

Пьяный Константин скакал по улицам, в ярости орал:

– Я вам покажу, сволочи!.. Немедленно поджечь!.. Всех перестреляю!..

Измученный адъютант и вспотевшие ординарцы едва поспевали за ним.

Константин подскакал к группе окровавленных пленных красногвардейцев. Никто из них даже и не взглянул на Константина.

– Ну, что?
– спросил Константин у кудлатого, раскосого урядника, стоявшего с окровавленным шомполом в руке у распростертого на земле оголенного пленника.

– Ничего не могем поделать, ваше высокоблагородие, - утирая рукавом пот со лба, устало сказал урядник.
– Не хотят, проклятые, поджигать!..