Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги
Шрифт:
«Да, отче, но эти трудности знакомы и вам, сомнения и горечь. Они случались со мной иногда и в Петрограде, а сейчас они словно улетучились. После прибытия в Иркутск мною овладели величайшее внутреннее спокойствие и ясность» [23] .
Юлию Данзас вскоре обвинили в «саботаже», так как она отказывалась «давать антирелигиозные объяснения группам заключенных, которых водили в музей ради этого» [24] . Ее перевели на остров Анзер, где было особое отделение лагеря. Там она тяжело заболела, и через три месяца ее перевели на главный остров. На этом острове, куда заслали группу католических священников, по большей части поляков, Юлия могла получить «духовную поддержку» (скорее всего, имелась в виду возможность причащаться) от владыки Слосканса, о чем она с признательностью пишет в автобиографии. Владыка Болеслав Слосканс (1893–1981) – латыш по происхождению, назначенный викарием церкви Святой Екатерины в Петрограде в 1919 г. и рукоположенный епископом д’Эрбиньи в Москве в 1926 г., – был арестован в сентябре 1927 г., сослан в лагерь на Соловецких островах, где оставался с 1927 по 1930 г.; с 1930-го по январь 1933 г. он пробыл в сибирских тюрьмах, а затем его обменяли на советского шпиона в Латвии. В своем «Тюремном дневнике» он упоминает среди заключенных, чье положение было ужасным, «аристократок», к которым, несомненно, принадлежала и Данзас [25] . Юлия имела также однажды (после Анзера) возможность исповедоваться у о. Новицкого [26]
23
Бурман. С. 662; Mailleux. P. 157. Эти «моменты сомнений» описаны в «диалоге» «Наедине с собой»*.
24
Красная каторга. С. 39.
25
Temoin de Dieu chez les sans-Dieu. Journal de prison de Mgr Sloskans / Traduit et presente par le pere Rouleau s. j. Aide a l’Eglise en detresse, 1986. P. 99. Машинописный экземпляр этих воспоминаний сохранился в нижеупомянутом архиве; русский перевод см.:В воспоминаниях о. Доната Новицкого «о преследовании католиков восточного обряда в Москве и ссылке некоторых из них на Соловки» (в оригинале Solowistzk) описаны ухищрения, на которые приходилось идти для подпольного служения мессы (Исторический архив Лионской архиепископии, А 11/II/26; русский перевод см.: krotov.info/acts/20/1930/1932noviz.htm; более полную версию см.:.
26
https://cathol.memo.ru/VOSP/Novitski.pdf. С. 26: «Я испытывал необъяснимое удовлетворение, исполняя пастырскии долг перед глубокои католичкои и прекрасным человеком, перенесшей за время заключения очень большие трудности».
Как только Ю. Данзас выздоровела (несмотря на отсутствие лекарств и тесноту в больнице для заключенных), ее направили в статистическую контору. Она сотрудничала в газете острова «Соловецкие острова», издаваемую заключенными из интеллигенции, которые печатали стихи или этнографические исследования. Юлия опубликовала две статьи, подписанные ее обычным псевдонимом Юрий Николаев.
Первая статья, «Старая книга на Соловках» [27] , повествует об истории библиотеки Соловецкого монастыря, сгоревшей до основания в пожаре в 1923 года. В монастыре хранились ценные документы; некоторые из них свидетельствовали о проникновении латинско-католического влияния, но «интеллектуальный багаж» монахов был весьма слабым, и, хотя монастырь имел большое религиозное и экономическое влияние, он не играл никакой роли в культуре (подразумевается, в отличие от крупных монастырей на Западе).
27
Старая книга на Соловках // Соловецкие острова. 1929. № 2. С. 30–32.
Во второй статье «Соловецкий Абеляр» [28] говорится о преподобном Феодорите Кольском (1481–1571) – просветителе лопарей (саамов), – окончившем земной путь в Соловецком монастыре; это житие было написано Андреем Курбским – его духовным сыном, оппонентом Ивана Грозного.
О пребывании Юлии Данзас на Соловках мы располагаем воспоминаниями других заключенных, что позволяет перекрестно сравнивать их свидетельства. По нашим сведениям, первым из них являются воспоминания психиатра и богослова Ивана Михайловича Андреевского (или Андриевского, 1894–1976), помещенного в Соловецкий лагерь за участие в «Братстве святого Серафима Саровского» [29] . Являясь противником декларации лояльности советской власти патриарха Сергия (1927), он принадлежал к «Катакомбной церкви», о которой, оказавшись в эмиграции, напишет несколько книг. После освобождения Андреевский эмигрировал во время войны: Латвия, Германия, затем Соединенные Штаты, где он преподавал богословие и литературу в Свято-Троицкой духовной семинарии Русской заграничной православной церкви в Джорданвилле под фамилией Андреев. Его воспоминания о Соловецком лагере появились в выходящем дважды в неделю русском пронацистском еженедельнике в Берлине «Новое слово». В качестве врача Андреев был отправлен в лагерь сурового режима на острове Анзер, где были собраны 32 католических священника [30] . Там Андреев встретил Юлию Данзас, с которой был знаком ранее, но приведенные им биографические сведения не отличаются точностью:
28
Соловецкий Абеляр // Там же. 1929. № 3–4; 1930. № 1. С. 13–15 (тираж этого номера 3000 экземпляров)
29
Лихачёв. С. 132–136.
30
Шкаровский. С. 33. В 1928 г. из 1000 заключенных умерли 700 (Journal de prison de Mgr Sloskans, op. cit. P. 89; Amoudru. P. 94–95).
«Мой приезд совпал с освобождением, точнее с отъездом с этого острова сурового режима и возвращением на Соловки двенадцати заключенных. Все эти освобожденные уже были полутрупами. […] Среди освобожденных была одна психически больная, Юлия Николаевна Д., получившая степень доктора исторических и филологических наук в Сорбонне, бывшая фрейлина императрицы. Одно время она была председателем Дома ученых в Ленинграде. Вскоре после казни Лазаревского и Таганцева [31] ее отправили на Соловки, где она работала в Музее при Соловецком обществе краеведения. Затем ее послали на остров Анзер, где она работала прачкой. Там я нашел ее на грани психического расстройства. Мне удалось вытащить ее из этого ада как психически больную. Это было нелегко, поскольку на Соловках не было психиатра, а начальство считало всех психически больных симулянтами. Их сажали в карцер или отправляли на Секирную гору, самый страшный карцер на Соловках, где они умирали» [32] .
31
Лазаревский Николай Иванович (1868–1921) и Таганцев Владимир Николаевич (1889–1921) – петроградские профессора, обвиненные в 1921 г. в монархическом заговоре (в 1992 г. дело признают сфабрикованным). Более 800 человек были арестованы, 96 расстреляны, среди них и эти два профессора, и поэт Николай Гумилёв. В письме к М. Горькому от июля 1921 г. Юлия просила его «походатаиствовать о скореишем освобождении профессора Николая Ивановича Лазаревского» (Грачёва. С. 151). Но осуждение Юлии Данзас не связано с «таганцевским делом», и ее не сразу отправили на Соловки. Кроме того, она не была председателем Дома ученых.
32
Проф. И. Н. С. На коммунистической каторге // Новое слово. 7 марта 1943. № 19 (505). С. 3. (об авторстве статьи см.:.
Дмитрий Лихачёв (1906–1999) – будущий член Академии наук, осужденный вместе с Андреевым, – был помещен на Соловки с 1928 по 1931 год. Если биографические данные о Юлии Данзас взяты у Бурмана, на которого он ссылается, то портрет ее основан на личных впечатлениях:
«Писать о Ю. Н. Данзас как-то особенно трудно. Она была сложным человеком, и не в том смысле, который вкладывается в это понятие сейчас (т. е. „не очень хороший“), а в смысле буквальном: ее душевная жизнь была под покровом нескольких культурных наслоений. С одной стороны, аристократическое происхождение и положение статс-фрейлины императрицы Александры Фёдоровны. С другой – доктор Сорбонны, автор
33
Лихачёв. С. 231, 232.
Имеется еще одно свидетельство – писателя Бориса Ширяева [34] , который показывает Юлию Данзас несколько романтично и не совсем точно. Он не имел возможности с ней поговорить и передает то, что ему рассказывали заключенные, входившие в состав театральной труппы лагеря, в которой он участвовал. Посвященная Юлии глава называется «Фрейлина трех императорских высочеств» (что уже неверно), она не появляется там под своим именем, а называется «баронессой», «старой святошей» (так ее прозвали заключенные), «старой дамой» (так ее называл Ширяев, который также именует свою героиню «баронессой»), носящей «всем известное в России имя». Однако местами портрет выглядит достоверным:
34
Ширяев Борис родился в Москве в 1887 (или 1889) г. в семье родовитого помещика, учился на филологическом факультете Московского университета, затем в Геттингене, окончил Императорскую военную академию, сражался с немцами, затем с большевиками, был арестован и приговорен к смерти, но бежал перед расстрелом. Вновь арестован в 1922 г., его сначала приговорили к смерти, но затем заменили расстрел заключением в Соловецкий лагерь, где он пробыл с 1923 по 1929 год. Затем последовала ссылка в Центральную Азию и на Кавказ, где Ширяев сотрудничал с немецкими оккупантами, публикуя в 1942-м в Ставрополе антибольшевистскую и антисемитскую газету, затем еще одну газету в оккупированном Крыму в 1943 году. В 1944-м он поселился в Италии, где обратился в католичество. Ширяев опубликовал очерки по русской современной литературе и воспоминания (в Аргентине при поддержке русских эмигрантов-монархистов). Его воспоминания о Соловках «Неугасимая лампада» вышли в Нью-Йорке в 1954 году. Умер в 1959 г. в Италии.
«Нарастающее духовное влияние баронессы чувствовалось в ее камере все сильнее и сильнее. Это великое таинство пробуждения человека совершалось без насилия и громких слов. Вероятно, и сама баронесса не понимала той роли, которую ей назначено было выполнить в камере каторжного общежития. Она делала и говорила „что надо“, так, как делала это всю жизнь. Простота и отсутствие дидактики ее слов и действия и были главной силой ее воздействия на окружающих» [35] .
35
Ширяев Б. Неугасимая лампада. М.: Т-во рус. художн., 1992. С. 289; https://azbyka.ru/fiction/neugasimaya-lampada/4.
Когда во время эпидемии никто не хотел добровольно ухаживать за тифозными больными, «баронесса» вызвалась сама, сказав, что она «работала три года хирургической сестрой в царскосельском лазарете» (чего на самом деле не было), и ее примеру последовали несколько женщин (но «среди них не было ни одной из „обособленного“ кружка, хотя в нем много говорили и о христианстве, и о своей религиозности»). «Баронесса» работала днем и ночью, работала так же тихо, мерно и спокойно, как носила кирпичи и мыла пол женбарака. С такою же методичностью и аккуратностью, как, вероятно, она несла свои дежурства при императрицах. Затем автор придумал романтический конец – «баронесса» заразилась тифом и умерла, до самого своего конца помогая другим: «Господь призывает меня к Себе, но два-три дня я еще смогу служить Ему. […] Они стояли друг против друга. Аристократка и коммунистка [начальница санитарного отдела лагеря]. Девственница и страстная, нераскаянная Магдалина» [36] .
36
Там же. С. 291.
Бурман рассказал о случае с проституткой по прозвищу Смык, больной туберкулезом и отъявленной богохульницей, которую Юлии удалось подготовить к смерти, хотя она сама была слаба [37] .
В конце сентября 1931 г. Юлию Данзас перевели на «материк», на ст. Медвежья Гора, в отдел статистики управления строительством Беломорско-Балтииского канала, – «обман[а], который стоил 300 000 человеческих жизней» [38] . Ее поселили в бараке с единственным окном, где теснились 400 заключенных; из них три четверти составляли уличные женщины.
37
Бурман. С. 665.
38
Красная каторга. С. 51.
Ходатайство Горького. Освобождение
Горький посетил Соловецкий лагерь в июне 1929 г. в ходе советской операции контрпропаганды, последовавшей за свидетельствами беглецов с Соловков – Созерко Мальсагова и Юрия Безсонова. Он с удивлением встретил там Юлию Данзас. Эта встреча была описана Андреевым еще в одной статье:
«При мне произошла следующая сцена. Горький прибыл в музей Соловецкого общества краеведения (СОК). Среди заключенных-сотрудников музея он с удивлением увидел Юлию Николаевну Данзас. Бывшая фрейлина императрицы, доктор истории Сорбонны, Юлия Николаевна какое-то время была председателем отделения Дома ученых на Таврической улице в Петрограде (после казни прежнего председателя этого отделения, академика Лазаревского). Известно, что Горький был заведующим Дома ученых и КУБУ (Комиссии по улучшению быта ученых). Он хорошо лично знал Ю. Н. Данзас.
– Юлия Николаевна! Вы здесь?
– Да, я здесь!
– На сколько лет?
– Пожизненно.
– Не может быть. Юридически максимум – десять лет (в 1929 г. в СССР еще не было приговоров на 25 лет).
– Так написано в моей карточке – пожизненно.
– Не может быть! Принесите ее карточку, – потребовал он у представителя администрации. Принесли карточку. Там действительно было написано „Пожизненно“, причем большими буквами и подчеркнуто.
– Это какое-то недоразумение, – сказал Горький смущенно. – Я выясню!
Он что-то записал в своем блокноте, пожал ей руку, пообещал помочь.
На следующий день, то есть еще даже до отъезда Горького, Ю. Н. Данзас срочно „исключили“ из музея и отослали на дисциплинарный остров Анзер. Прачкой!» [39] .
39
Проф. Соловецкий И. М. Совесть СССР // За Родину. 7 июня 1944. № 125 (525). С. 3; «За Родину» была газетой немецких оккупантов в Риге. Под заголовком «Максим Горький на Соловках» статья перепечатана в «Новом слове» (Берлин, 18 июня 1944, № 49 (639), с. 5) и в «Парижском вестнике» (Le Messager de Paris, тоже пронацистский) от 12 августа (см.: Mailleux, p. 158–159).