Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги
Шрифт:
В 1935 г. в серии «Истина» вышла работа Юлии Данзас (без подписи) «Трудящийся в СССР: Свидетельства» (91 страница), позволяющая составить представление о взглядах автора на революцию и историю своей страны. Интереснее всего здесь понимание эволюции сталинского режима, реабилитировавшего семейные ценности в противовес изначальному большевизму, который ратовал за исчезновение семьи как «буржуазного» института. Лишь в 1935 г. будут приняты законы (об абортах [запрещенных с 1936 по 1955 г.], о разводе), строже и консервативнее, чем положения Семейного кодекса 1918 и 1926 гг., но Юлия уже видит, что они не за горами:
«Всякий раз, когда удавалось выбраться из бездны ужаса, в котором бьется страна, это было возможно, только выбросив за борт тот коммунистический принцип, который предполагалось применить. Любое частичное улучшение, любой временный прогресс достигался только вопреки коммунистическим принципам.
И если страна еще не до конца уничтожена, если, наоборот, мы можем надеяться на лучшее будущее, то это лишь потому, что марксистским экспериментам
И чтобы вернуться неизбежным образом рано или поздно к этой вечной истине, нужно было пролить моря крови и слез, нужно было нагромоздить двадцать миллионов трупов!»
В том же году (1935) Юлия проницательно предвидит и грядущую реставрацию национального самосознания:
«Мы также верим в движение очень глубокого национализма, достаточно могущественного, чтобы повлиять на царящий в стране режим. Мы верим в еще более могущественное проявление естественных чувств (таких, как чувство семьи), которые марксизм считал уже почти совсем уничтоженными. Мы знаем, что гонения на религию не могли не пробудить усиления религиозного чувства, и мы с радостью приветствуем их первые ростки. Но тут не стоит впадать и в слишком доверчивый оптимизм» [42] .
42
J. N. Est-ce la-bas l’aube d’un Thermidor? // Russie et Chretiente, 1935. № 2. P. 167–169.
Нет никакого homo sovieticus, слишком уж разнородно население, при том, что «10% его находятся на каторге и в ссылке». «Нынешняя эволюция СССР накладывается на предыдущую эволюцию, прерванную коммунистическим экспериментом» [43] , который, таким образом, преходящ. Россия не «аванпост Азии», но «авангард Европы и христианства против Азии» [44] .
Рецензии
43
Рецензия на книгу Елены Извольской «Человек 1936-го в советской России» (Russie et Chretiente, 1936. № 3. С. 115).
44
Russie et Chretiente, 1937. № 5–6. P. 119.
Помимо обзоров прессы, Юлия Данзас в каждом номере журнала давала еще и краткие библиографические сводки о книгах на русском и других языках о России и СССР. Для этого она просматривала религиозные и научные журналы, европейские и советские (идеологические – «Под знаменем марксизма»; антирелигиозные – «Безбожник», «Антирелигиозник»; педагогические, литературные), формируя общее представление о номерах и кратко пересказывая некоторые статьи.
Такие рецензии Юлии Данзас (около 200 – на книги и статьи) представляют огромный интерес для изучения ее собственного мировоззрения и научного подхода. Не довольствуясь кратким отчетом о рецензируемом произведении, она всегда добавляет острые критические замечания, а нередко даже предлагает собственную концепцию истории России, ее истоков, исторического прошлого, большевистской революции, которая оказалась срывом с основного пути развития страны, но которая, возможно, позволит вернуться к традиционным ценностям. История идей русской религиозности (в которой так важны протестантские движения и секты) особенно привлекает внимание Данзас. Она развенчивает распространенные на Западе стереотипы о России (варварская, отсталая, анархичная, «бредни» о «славянской душе»), партикуляризм славянофилов (у феномена так называемых «чисторусских» имеются свои параллели в европейской истории), русский «расизм» (замена национальных ценностей этническими, ведь первые «нельзя ограничить одной только Россией» [Russie et Chretiente, 1935, № 2]), религиозный национализм, ретроспективный украинский национализм, защищая при этом Русскую православную церковь от несправедливых обвинений, являя в этом подлинно экуменический подход. Не являясь ни западником, ни славянофилом, Юлия Данзас, конечно, выступает не как ренегат – в чем часто обвиняли перешедших в католичество (начиная с российского законодательства XIX века), – нет, это патриотка, которую эрудиция и прекрасное знание ситуации в стране до и после революции уберегли от топорного упрощения или искажения сложных проблем, с которыми имела дело Россия на всем протяжении своей истории.
Стоит упомянуть тут еще и о том, что самые существенные из таких обзоров, помимо огромного количества отреферированных книг и статей, свидетельствуют еще и об очень разносторонних источниках информации (от Китая до Канады) на самых разных языках (кроме русского, французский, английский, немецкий, польский).
Как раз таким основательным обзором (подписанным J. N.) «Истории России» П. Милюкова, Ш. Сеньобоса и Л. Эйзенмана [45] Юлия Данзас и начинает свое сотрудничество с «Россией и христианским миром» (№ 4, ноябрь 1934): представление о статье можно составить по тому, к какому выводу приходит
45
Librairie Ernest Leroux, tomes I–III, 1932–1935.
46
Милюков Павел Николаевич (1859–1943) – историк, был одним из основателей в октябре 1905 г. Конституционно-демократической партии (партии кадетов), с марта по май 1917-го министр иностранных дел Временного правительства. Эмигрировал в Париж в 1918-м и был главным редактором ведущей русской эмигрантской газеты «Последние новости».
По поводу книги Николая Брянчанинова «Александр I» [47] Юлия сожалеет, что:
«Автор посвятил столько страниц наполеоновским войнам, хорошо известным французскому читателю, но не остановился подробнее на внутренней политике России в это время, в частности, на положении церкви и религиозной ситуации. Беспокойный мистицизм Александра сложно понять, если не принимать во внимание его окружения. Это было время, когда высшие классы русского общества, пресытившись почти вековым неверием, порвали с „вольтерьянством“, насаждавшимся Екатериной Второй, и искали удовлетворения религиозных потребностей, слишком давно позабытых. Эти новые устремления питались порой из мутных источников – таких, как иллюминизм тайных обществ, пиетизм протестантского происхождения или же измышления русских мистических сект; влияние таких сект было самым глубоким, именно оно приуготовило путь возрождению мистического национализма, для которого позднее найдут формулировки славянофилы» (Россия и христианство, 1935, № 2).
47
Paris: Grasset, 1934.
Петр Чаадаев, вызвавший в 1836 г. общественный скандал, заявив в одном из «Философических писем», что у России, отрезанной от западного христианского мира в результате раскола 1054 г., нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, стал предметом еще одного оригинального критического очерка (в рецензии на произведение аббата Шарля Кене (Quenet) «Чаадаев и „Философические письма“. К изучению русской мысли» [48] . Юлия объясняет, какие парадоксальные последствия несет с собой его мысль:
48
Paris: Champion, 1931, 437 p.
«Та жесткая критика, которой он [Чаадаев] подверг все религиозное прошлое России, способствовала усилению не только революционного движения, но и атеизма, который он снабдил сомнительным оружием для борьбы с религией как врагом прогресса на русской почве. С другой стороны, реакция национального чувства на слишком несправедливое очернение прошлого вела к усилению враждебного и наполненного ненавистью недоверия к католицизму, рупором которого стал Чаадаев» [49] .
49
Russie et Chretiente, 1936. № 1–2. P. 64; см.: L’itineraire religieux (Религиозный путь). P. 102–106..
Если от истории идей (в которой мы находим также отзывы на произведения об Алексее Хомякове, Владимире Соловьёве) обратиться к свидетельствам о Советском Союзе, то тут стоит выделить в первую очередь отзыв на «Возвращение из СССР» Андре Жида 1936 г., который почему-то выпадает из библиографических обзоров откликов на произведения этого писателя [50] .
Признавая искренность Жида и справедливость некоторых его «горьких» и «острых» замечаний, Юлия Данзас сожалеет, что автор уравновешивает их отсылками к прошлому России, причем такими, которые свидетельствуют о его «невероятном неведении» в этой области. Предвзятый образ дореволюционной России как «варварской» и отсталой нужен ему для оправдания пороков революции. Второй сюжет, который затрагивает здесь Юлия Данзас, касается «антирелигиозной борьбы», которую она лично знает не понаслышке и которую Жид ограничивает идеологическим противостоянием, неуклюжим, но необходимым для «освобождения» человека от религии, тогда как на самом деле речь идет о настоящем гонении на верующих (в Соловецком лагере их содержалось немало). Жид, конечно, жалеет, что тут «вместе с водой выплеснули и ребенка», и констатирует, что революционной «мистике» пришел конец, тогда как Юлия Данзас отрицает, что таковая вообще «когда-либо существовала в России после насаждения там марксистского материализма», и заключает: «Это не марксистский опыт был искажен; ложными оказались сами основания. И вот этого господин Жид не заметил».
50
J. N. Une demi-confession: Gide (Полуисповедь: Жид) // Russie et Chretiente, 1936. № 5–6. P. 221–225. «Retouches a mon Retour de l’URSS (Поправки к моему Возвращению из СССР)» (Paris: NRF, 1937) «выдержаны все в том же тоне» (Russie et Chretiente, 1937. № 3. P. 328).