Юность подарит первые шрамы

Крамер Стейс

– …Брандт. Диана Брандт.

– Та самая Диана, которая выиграла всевозможные скачки?

– Да. – Эл опустила глаза в пол, и только тогда поняла, насколько она смешно смотрится со стороны, ябедничая на Диану, хоть та и заслуживала этого.

– Да уж, не думал, что моя дочь такая жалкая и завистливая, – в голосе Бронсона не было злости, в нем отчетливо слышались разочарование и какая-то странная усталость.

Бронсон подошел к дочери, схватил ее за запястье, сдавил его так сильно, что ее кисть мгновенно побледнела, лишившись притока крови.

–

Если б тебя сейчас видела твоя мать, – сказал он с сожалением.

Элеттра согнулась пополам от лютой боли и сказала:

– Папа, я все исправлю… Я все исправлю!!!

Какая-то неведомая сила отшвырнула ее в сторону. Элеттра ничего не поняла, то ли это ей каким-то чудом удалось вырваться, то ли отец сам отпустил ее. Элеттра упала на пол и вскрикнула от новой дозы боли, что пронзила ее ладонь. Оказывается, огромная заноза от старого паркета глубоко вонзилась в ее руку. Элеттра тут же вытащила ее, и из раны стала сочиться кровь. Бронсон, увидев окровавленную ладошку дочери, оцепенел на мгновение, а затем рухнул на колени.

– Прости… – Он взял ее поврежденную руку, теперь уже нежно. – Сильно больно?

– Нет, – ответила Элеттра, взглянув с опаской на отца. Взгляд его был полон ужаса и сострадания.

– Прости меня, доченька. – Бронсон поцеловал ее ручку прямо в эпицентр боли, испачкав губы кровью.

– Папа, мне не больно, правда.

А Бронсон все еще держал ее руку у своего лица, медленно вдыхая и выдыхая аромат ее кожи.

– Я уже и забыл, как ты вкусно пахнешь. Этот запах сводит меня с ума.

Элеттру затрясло еще сильнее, стоило ей услышать изменившийся голос отца – он стал тошнотворно-ласковым, – заметить его исступленный взгляд и почувствовать ту омерзительную мягкость в его поведении, что появлялась всякий раз, когда в его сознании начинали происходить страшные вещи, внезапно, как по щелчку, извращая все его содержимое.

– Ты стала еще прекраснее с тех пор, – прошептал Бронсон, нежно водя второй рукой по ноге дочери.

– Можно я пойду к себе? – спросила Элеттра, одеревенев от страха.

– Нельзя, – ласково сказал Бронсон. – Любимая моя, ну посмотри, что ты со мной делаешь. Я практически ползаю перед тобой на коленях. Я готов простить тебе все что угодно. Я… не прикасался к тебе столько лет, девочка моя. Как же я страдал! – И в этот момент Бронсон всплакнул. – Ты долго обижалась на меня из-за того, что я с тобой сделал. Ну ты пойми, я не могу по-другому показать тебе свою любовь. Я только так хочу это делать.

– Папа… – сказала Элеттра, когда губы Бронсона коснулись ее шеи. – Отец, я закричу!

– Кричи! Кричи, пожалуйста! Я хочу, чтобы ты громко кричала…

И Элеттра кричала. Кричала и сражалась с отцом изо всех сил, но ничего не вышло, и никто не пришел к ней на помощь. В те страшные минуты своей жизни Элеттре казалось, что они с отцом единственные люди на всей этой гигантской планете. Ей оставалось лишь кричать и терпеть. Кричать и терпеть.

Это длилось практически всю ночь. Бронсон прерывался, чтоб отдохнуть, затем

приступал снова. Засыпал, но, когда Элеттра пыталась выскользнуть из его объятий, вновь просыпался и продолжал с еще большим рвением удовлетворять свое ненасытное желание.

Не было и дня, чтобы Бронсон не мечтал о такой ночи. Он боялся сорваться и в то же время страстно желал этого. Он засыпал с мыслями о своей дочери и просыпался с ними. Кинг ненавидел ее за то, что она была его главной потребностью, повелевавшей им. Он проклинал ее и себя за то, что они связаны одной кровью, и Бронсон показывал свой гнев – побочный эффект его уродливой любви, – при малейшей возможности, когда гнев его будет справедлив. Единственная такая возможность предоставлялась ему, когда Элеттра терпела неудачи в спорте или же в учебе. В тот роковой день, когда Голди Маркс позвонила мистеру Кингу и сообщила об успеваемости его дочери, намекнув на то, что Элеттра рискует попасть в списки на отчисление, Бронсон был очень счастлив, когда понял, что у него появился шанс выплеснуть свою ярость.

Но что-то пошло не так. Он не смог остановиться, побороть то самое аномальное желание, что лишает его рассудка, и… наконец-то свершилось то, о чем Бронсон так давно мечтал. Он знал, что ему будет неловко несколько дней после этого, знал, что Элеттра возненавидит его еще больше и вновь пожалуется Аделайн или же еще кому-нибудь расскажет о том, что произошло. Бронсон не боялся, что дочь раскроет его тайну, он был уверен, что легко сможет выкрутиться. Он не хотел, чтобы Элеттра вновь почувствовала к нему отвращение, и лишь это его останавливало все эти долгие годы, после первого раза, когда он не сдержался.

Бронсон проснулся и увидел, что Элеттра, не сомкнувшая за ночь глаз, лежала на полу возле него, обессиленная, практически неживая. Бронсон поцеловал ее между лопатками, погладил по голове и сказал, что ей пора собираться в школу.

Элеттра встала через полчаса после того, как Бронсон пошел принять душ. Она была настолько уставшей, измученной, что у нее не было сил, чтобы что-либо чувствовать. Тело ее на автомате выполняло тривиальные функции – справило нужду, помылось, переоделось, поело. Стоя перед зеркалом, Элеттра заметила на шее синяки, что остались на ее коже, после того как Бронсон сдавливал ее горло, когда она пыталась вырваться и убежать. Элеттра достала из косметички самый плотный тональный крем и стала замазывать следы кошмарной ночи.

Элеттра и не заметила, как оказалась в «Греджерс». Очнулась она лишь тогда, когда услышала визг младших учениц, что играли у фонтана. Конечно, ее появление не осталось незамеченным. Армия Дианы продолжала битву с ней, убивая ее то надменным взглядом, то язвительной улыбкой, то колкой фразой, то всевозможными пакостями. Но Элеттра, не отойдя еще от того зверства, которое сотворил с ней ее отец, не обращала ни на кого внимания и уверенно шла вперед.

– Ты посмотри на нее. Этой стерве все нипочем, – обратилась Никки к Диане, презрительно глядя на Кинг.